Говорят, перемена места – к перемене удачи. Чем же заняться на новом месте? Городок небольшой, лавок в нем уже больше, чем надо. К тому же Йоэль знал по опыту, что обустройство хорошего магазина требует немалых средств. Поразмыслив, он решил открыть в городке столовую. Идея Горовца основывалась на том, что три дня в неделю местный рынок заполнялся крестьянами из окрестных сел, и горячая пища была бы для них в самый раз. Вдобавок, по причине военного времени через городок постоянно проходили военные части, останавливались на постой и также представляли собой возможную клиентуру. Да и местным жителям хорошая столовая не помешала бы. Так рассуждал Йоэль, а деловая интуиция редко его подводила.

Главная проблема заключалась в том, что он был крайне ограничен в средствах. Исайя Рахмилевич, который был привязан к своему дому и остался в родном городке, помог Йоэлю и на сей раз, но очень малым. Горовец снял помещение рядом с рынком, привел его в порядок, сделал ремонт. На кухне поставили большую плиту, приобрели посуду – тарелки и стаканы, ложки и вилки, кастрюли и сковородки, скатерти и солонки. Шмуэлевич, хозяин мебельного магазина, дал в кредит столы и стулья. Над входной дверью повесили вывеску, на которой красовалась свежая надпись: СТОЛОВАЯ. Еще одна вывеска оповещала: ДОМАШНИЕ БЛЮДА – ЗАВТРАКИ И ОБЕДЫ – БУФЕТ

И сразу же завертелись дела, появились заботы. Фейга Горовец, – а ей было в ту пору уже тридцать пять лет – взяла на себя работу по кухне, Йоэль занялся снабжением и следил за порядком. В официантки же он взял свою сестру. Столовая заработала сразу после праздника Песах 1915 года. В рыночные дни многие крестьяне приходили сюда попробовать блюда, которые готовила Фейга. Заглядывали в столовую и жители городка, и военные.

Фейга и Йоэль работали с рассвета до поздней ночи. Шоэль был им в этом не помощник: его ждали экзамены, и он усиленно готовился. Родители наняли для сына репетитора – учителя Шнеурмана, сороколетнего холостяка и любителя широко пожить. Про него рассказывали, что он заядлый картежник и выпивоха, а к тому же еще и дамский угодник. Впрочем, это не мешало Шнеурману быть отличным преподавателем.

Горовцев волновало прервавшееся образование старшего сына. Поскольку учеба в «Герцлии» стала невозможной из-за начавшейся войны, Йоэль и Фейга ухватились за другой вариант – русскую гимназию. А так как Шоэль считался беженцем, было решено послать его в Одессу. Горовец списался с Гитой, и та согласилась взять Шеилку к себе. Летом 1915-го года юноша отправился к тетке. Перед отъездом в Одессу в дополнение к Шнеурману родители пригласили еще одного репетитора, с которым Шеилка усердно занимался, готовясь к вступительному экзамену.

В то время в Одессе было шесть гимназий, и каждая из них имела свои особенности. Незадолго до шеилкиного приезда сюда перевели Люблинскую гимназию, разместившуюся в помещении бывшей Второй гимназии. Ее учителя и администрация переехали из Люблина в полном составе, но какая же гимназия без учеников! В газетах напечатали объявления о приеме, и еврейские юноши, в основном беженцы, массами устремились туда. Оказался среди них и Шоэль. По истории его экзаменовал сам директор гимназии. Вышло так, что как раз накануне Шоэль перечитал учебник Платонова – главу о царе Петре Алексеевиче и его сестре Софье, о неудачном заговоре против Петра, казни стрельцов и заточении Софьи в Новодевичий монастырь.

И вот Шоэль подходит к экзаменационному столу, во главе которого сидит господин директор, в черной форме с блестящими медными пуговицами. У него надменное морщинистое лицо, прилизанные редкие волосы – типичный чиновник, наглухо застегнутый и полный собственного достоинства. Бесцветные глаза смотрят на стоящего перед ними юношу, взволнованного, но готового к борьбе за свое будущее. В Люблине, как и в Одессе, не было недостатка в евреях. Их дети настойчиво стучались в двери гимназий обоих городов. Там, у себя в Люблине, директор был тверд как камень, поэтому число учеников-евреев всегда соответствовало процентной норме. А теперь Министерство образования, возглавляемое Игнатьевым, вдруг ни с того ни с сего разрешило евреям-беженцам учиться…

– Расскажи о первых днях правления Петра Великого! – послышался скрипучий голос экзаменатора.

Вот и не верь после этого в чудеса! Прочитанные накануне страницы платоновского учебника каждой буквой своей стоят перед глазами Шоэля. Помнит их и директор – вытянувшийся перед ним еврейский юноша пересказывает текст с поразительной точностью, слово в слово! Дрогнула душа старого преподавателя:

– Достаточно! – останавливает он Шоэля и что-то записывает в блокнот.

Это была победа! Шоэля Горовца приняли в русскую государственную гимназию. В городок летит телеграмма, в доме Йоэля большой праздник. Свершилось! Внук местечкового меламеда выходит на широкую жизненную дорогу.

Как мы знаем, скромный меламед не оставил детям наследства – его семья и без того едва сводила концы с концами. Старшая сестра Йоэля Батья рожала и растила детей, ее муж Хаим был служкой в синагоге, а брат Йоэля Цви-Гирш работал на железнодорожной станции. Лее, последней из детей, исполнилось восемнадцать лет – ее-то и взял Йоэль к себе в столовую официанткой. Еще одна сестра, Гита, жила, как уже было сказано, в Одессе. Пожалуй, стоит вспомнить и о том, как она туда попала.

Начнем с того, что меламед Моше Горовец не располагал никакими средствами. Зато все его дети имели на редкость привлекательную внешность, а Гита так и вообще выделялась своей красотой. Однажды в местечко приехал по своим делам сын одесского лесоторговца по имени Цадок Эпштейн. Как-то в субботний день он увидел на улице Гителе Горовец – она проходила мимо со своими подружками. И хоть на девушке было простенькое платье и стоптанные башмаки, Эпштейн сразу понял, что перед ним драгоценная жемчужина, не каждый день встречающаяся на пути.

Гита мгновенно пленила сердце отнюдь не робкого одессита. Казалось бы, что может быть общего между сыном богатого лесоторговца и дочкой нищего местечкового меламеда? Но поистине неисповедимы пути Господни! Прошло две недели, Цадок закончил свои дела в городке, настала пора возвращаться в Одессу. Но он почему-то не торопился – не иначе и вправду чудо как хороши были в нашем местечке летние вечера, когда прохладный ветерок пьянил молодые головы благоуханием цветов.

И вдруг – как гром с ясного неба – грянул чудовищный скандал! Подумать только: дочка меламеда и богач-безбожник из Одессы тайно встречаются! Слух мгновенно разлетелся по местечку. Дошел он и до ушей Моше-меламеда. Ой-вэй! Что же делать?! Причитая и негодуя, меламед посадил неразумную дочь под замок – пусть сидит взаперти, пока этот Цадок не уберется восвояси!

Только плохо он знал Цадока. Тот без труда смог открыть дверь, а может, и окно, – выкрал красавицу Гиту из отцовского дома! Да как ловко: не успела весть о похищении дойти до ушей меламеда, как наша парочка уже мчалась в Одессу. Вот каким хитрым наглецом оказался этот Эпштейн! Мало того, на следующий день в дом меламеда пришло письмо.

«Реб Моше, – писал нахальный разбойник. – Не шумите, и вам не придется стыдиться. Я забрал Гиту, и, если Богу будет угодно, женюсь на ней в соответствии со всеми нашими законами. Пожалуйста, не переживайте и не ругайте нас…»

Письмо безбожника, что и говорить! Поди знай, выполнит ли он обещание! В доме Моше-меламеда наступил траур. И вдруг через несколько дней Горовцы получают новое письмо – уже от Гиты и Цадока, да и родители похитителя приписали от себя несколько строк. В конверт были вложены свадебные фотографии, а на них – красавица Гителе, вся в белом, стоит под хупой, нежнее и чище ангела, а справа от нее – Цадок в черном костюме, при бабочке и в цилиндре. Такова история сватовства Гителе, о которой девушки городка долго потом рассказывали завистливые легенды. У Гиты было доброе сердце, и она не забывала своих, посылая время от времени домой небольшие деньги, которые всегда приходились кстати для бедной семьи.