Изд. Дидковского, Рига, 1928.

С. Р. Минцлов — талантливый беллетрист типично реалистической складки, крепко любящий, хорошо знающий и остро чувствующий быт, его корни, дух и запахи[4]. Минцлова особенно прельщает и притягивает историчность. Он весь на земле, с землей и даже в земле, роясь в ней, как знаток-археолог.

Вообще, он кажется необыкновенно ясным и здоровым повествователем и у него простой, хороший язык, неторопливый темп рассказа, внутренняя авторская уверенность, лексиконное богатство, тоже отражающее его бытовую и историческую осведомленность.

Словом, с первого взгляда представляется писателем без всяких загадок, надломов и, конечно, чуждым мистики.

Но удивительно: рядом с этим здравомыслом, реалистом живет еще и другой Минцлов с его глубокой, редко выражаемой верой в таинственное, в несказанное, в неразгаданное.

Решусь допустить одну догадку.

Очень может быть, что давние и очень страстные увлечения археологией, курганами, орудиями схороненных эпох, их молчаливым наследием, хранящимся в могилах дальних предков, немая, загадочная и в то же время красноречивая старина ему дороги, для него притягательны и над ним властны, как ключ, открывающий входы в занавешенный и молчащий мир живых и владычествующих тайн, и Минцлов-археолог — только дополнение, следствие и вывод; за ними стоит мистик.

Следы мистики, ее голоса изредка, но явственно прорываются в его книгах, отдельных главах, в раздумьях над тем, «Чего мы не знаем», в отдельных лицах, в описании чувствований, охватывающих человека в пустыне, в степи, наедине с самим собой, в старых усадьбах, и, наконец, в частом, если не постоянном ощущении какой-то потусторонней, непобедимой силы, распоряжающейся нашими судьбами, пророчествующими о концах и трагедиях жизни, подстерегающих нас на ее путях.

В свете этого понимания только что вышедшая книжка Минцлова «Чернокнижник» ни в каком случае не является литературно-психологическим сюрпризом. В цепи его наблюдений и переживаний она логичное, законное и даже неустранимое звено. Не все и не всегда спокойно в книгах Минцлова. Без труда в них слышится и чувствуется тревожность. Она не слишком мучительна, она не создает неврастенических настроений, не расшатывает духовного стержня, но она существует, и если все-таки не побеждает, то потому, что ее носитель не захотел ей уступить, не пожелал сладострастно ее выращивать.

Словом, при несомненной вере в таинственность, при глубокой убежденности в существовании иной, незримой, нездешней силы, Минцлов сумел противостоять этой борьбе, мутящим, волнующим и беспокойным чарам, и в этом сказался еще раз его здоровый инстинкт человека, стоящего на земле.

В сущности, и последняя книжка, — этот «Черкокнижник», — двойственна. Она выдает оба минцловских начала. Предание «Волчонок» — земля, ясность, история, здоровые и сильные души, здесь цветет бодрость и в лице героического Алексея и в лице черноглазой, смуглой красавицы, его жены Маши, спасительницы «свято-русской земли».

Здесь Минцлов — реалист.

Затем начинается Минцлов — мистик, рассказывающий о «черной книжке», о горнах, алхимиках, кипящих жидкостях, исчезновении покойников («Чернокнижник»).

Этот второй Минцлов верит в мистическую душу природы, ее предчувствия бед и несчастий, — знающий, что «реки и деревья перед землетрясением шумят по-особенному», потому что «земля всегда шлет свои предостерегающие радио человеку» («Осеннее»).

Как он сам, его герой Мошинский «верит в потустороннее», в «невидимые существа», слышит «тысячи звуков», видит даже «сцены из жизни других планет» («Кресло Торквемады»)! Для него галлюцинации — реальность и этого не признают только «слепые».

В «Чуде» отомщают мертвые, и скончавшийся отец Иван явился поругателям храма, и они погибли. Великое красноречие и таинственную, губящую и озаряющую силу имеют камни и «опал — камень страданий», но и вообще, «горе, радость, страданья — все чувства я порывы людей превращаются в алмазы, рубины» («Бред»).

Настояний интерес этой книги заключается даже не в ее сюжетах, не в ее литературной форме, а в оригинальной личности автора, редко встречаемом сочетании как бы не мирящихся начал его души, в особом тонком запахе, исходящем всегда от запертых сокровищниц: аромат кипариса, старины, музеев и еле уловимой мистики настороженного сердца.

Пути русского беженства, поистине, неисповедимы. Когда слушаешь рассказ переехавшего в Ригу маститого писателя С. Р. Минцлова о том, как на протяжении последних девяти лет беженская судьба бросала его из стороны в сторону, как бы претворяя в жизнь путь, начертанный стихами Игоря Северянина, «из Москвы в Нагасаки, из Нью-Йорка — на Марс»… поражаешься терпению и выносливости человека.

С. Р. Минцлов за д лет объездил полмира. После большевицкого переворота он оказался в Финляндии, где оставаться, однако, не мог. Ликвидировав свое имение, он решил пуститься в дальний путь.

— Куда ехать? — это было безразлично. Он узнает случайно, что Норвегия принимает 300 русских беженцев, записывается в эшелон и попадает в Христианию. Здесь оказывается, что гостеприимство норвежцев сильно смахивает на ссылку на поселение: русским беженцам было предложено расселиться по определенным норвежским деревням, так сказать, на «полном пансионе» у крестьян с платой по 300 крон в месяц с человека.

— За семью из трех человек мне пришлось бы платить 900 крон в месяц, — огромная сумма, на которую я мог позволить себе совершить путешествие по Европе.

С легкостью, с которой С. Р. решился отправиться в Норвегию, он принимает решение покинуть эту страну. Снова встает тот же самый вопрос:

— Куда ехать?

Война еще продолжается. Русским виз не дают никуда. Положение во сто крат худшее, чем теперь.

С. Р. Минцлов решает ехать в единственное из государств, куда ему удается получить визу — в Испанию. Но как туда попасть? Франция наотрез отказывается дать русскому беженцу даже транзитную визу. К счастью, С. Р. узнает, что есть на свете страна, в которую русских пускают без виз. Немногие, вероятно, и теперь знают, что такой благословенный уголок на земном шаре существует и даже не где-нибудь за тридевять земель, а здесь же, в Зап. Европе. Для въезда в это государство не нужно не только визы, но даже паспорта. Эта страна — Португалия.

И вот, чтобы попасть из Норвегии в Испанию, оказывается необходимым использовать окружной путь — через Португалию. С. Р. Минцлов проводит некоторое время в Испании, затем с транзитной визой пробирается во Францию, где, несмотря на приказ о высылке, проходит курс лечения в Виши, оттуда попадает в Италию. Случайная встреча с одним сербским инженером, убеждающим писателя, что ни в одной стране русским беженцам не живется так хорошо, как в Сербии, нуждающейся в культурных силах, и С. Р. Минцлов отправляется в Белград. Сербия оказалась самой продолжительной «станцией» на беженском пути С. Р.: он получил там место директора русской гимназии в Новом Саду и прожил там 3 года.

— Рассказы о стремлении сербов использовать культурные русские силы, очутившиеся на их территории, правильны лишь отчасти, — говорит С. Р., — труд русских эксплуатируется в Сербии, и квалифицированные работники, которые могли бы быть действительно использованы в полной мере, вынуждены влачить жалкое существование. Сербы как будто нарочно уклоняются от представившегося им случая использовать русские силы.

И в подтверждение своих слов С. Р. Минцлов рассказывает действительно характерную историю. Выдающийся археолог, он обратил внимание сербских властей на богатые возможности, имеющиеся в Нише, где находятся развалины Никейского собора и гробница византийского императора Константина Великого.