После того Нефорис заговорила о Катерине, и Сусанна сообщила ей, что ее зять Кризипп приехал в Мемфис со своими маленькими дочерьми. Завтра они уезжают обратно, и потому Катерина осталась дома с девочками, хотя ей вовсе не весело забавлять их, тем более что она собиралась с матерью в гости.

Услышав это, Орион осведомился о здоровье молодой девушки и весело сказал:

– Вчера утром она обещала вышить ошейник для моей беленькой собачки, подаренной мне на память в Константинополе… Перестань, Мария, не мучай бедное животное! – прибавил он, обращаясь к маленькой племяннице.

– Да отпусти ее, бедняжку, – заметила Сусанна, видя, что внучка мукаукаса насильно принуждает собаку целовать свою куклу. – Но знаешь, Орион, – продолжала она, – такой миниатюрный образчик собачьей породы совсем не подходит тебе. Ты сделаешь гораздо лучше, если подаришь эту константинопольскую редкость какому-нибудь прелестному существу женского пола. Тогда собачка окажется на своем месте. Впрочем, сообщу тебе по секрету, что моя дочь принялась уже вышивать ошейник золотыми звездами по голубому полю.

– Так как Орион – звезда, – воскликнула маленькая Мария, – то Катерина и выбрала такой подходящий узор.

– К счастью, только одна звезда называется моим именем, – заметил юноша. – Пожалуйста, напомни об этом твоей дочери, почтенная Суза.

Девочка захлопала в ладоши, восклицая со смехом:

– Значит, он не желает иметь около себя другую звезду!

– Ах ты, гордец! – перебила Сусанна. – Действительно, есть люди, которые не могут допустить, чтобы в них находили сходство с другими. Но тебе следует примириться с этим, Орион: ты поразительно похож на своего отца. Нефорис безусловно права: лоб и линии рта у вас одинаковы.

Замечание гостьи было справедливо, но тем не менее цветущий здоровьем юноша и разбитый параличом старик представляли собой разительный контраст. Лежа на диване, мукаукас с трудом мог владеть своими членами, и даже игра в шашки стоила ему немалых усилий. Если он имел сходство с сыном, то давно утратил его. Жидкие поседевшие волосы наполовину прикрывали его голый череп, а глаза, которые блестели, как у Ориона, лет тридцать тому назад, теперь были едва видны, потому что отяжелевшие веки постоянно опускались на них, придавая красивому мертвенно-бледному лицу больного довольно странный вид. Однако в чертах Георгия не было ничего неприятного, напротив, к страдальческому и печальному выражению примешивалась в них ласковая благосклонность. Губы и обрякшие щеки были неподвижны и как будто омертвели. Георгий казался смертельно измученным человеком; он, по-видимому, жил только потому, что был забыт смертью. Окружающие иногда принимали его за труп после того, как паралитик слишком часто прибегал к белым пилюлям с примесью опиума, которые постоянно находились при нем в коробочке из красной яшмы. В тот вечер за игрой в шашки Георгий время от времени подносил успокоительное лекарство к своим бесцветным губам.

Медленно и точно в дремоте подвигал он шашку за шашкой; однако Пауле не удалось ни разу обыграть своего противника, хотя сама она, по словам мукаукаса, была очень искусна в этой игре. По ее высокому, открытому лбу и выразительным синим глазам можно было судить о проницательности и душевной искренности девушки. Но в то же время, по крайней мере сегодня, в ней замечалось упрямство и склонность к противоречию. Когда Орион указывал ей тот или иной ход, она редко принимала его совет и, крепко стиснув губы, подвигала шашку по своим, не всегда более дальновидным соображениям. Было очевидно, что Паула не хотела иметь руководителей, в особенности когда за эту роль брался ее двоюродный брат.

Все присутствующие заметили неприязненное отношение молодой гречанки к Ориону и его старания угодить ей. Это сильно раздражало Нефорис, так что она очень обрадовалась, когда дежурный докладчик напомнил своему господину о купце, который терпеливо дожидался, пока его позовут к наместнику. Выиграв третью партию, больной перемешал оставшиеся шашки, запахнул плотнее свой хитон из мягкой шерстяной материи и показал рукой на двери и отверстие крыши. Его близким давно было неприятно оставаться на сквозняке, но, зная, что больной не выносит жары, они терпеливо переносили, в угоду ему, ночную сырость, поднимавшуюся с реки. Для Георгия ничего не было тягостнее летнего зноя. Теперь по знаку отца Орион позвал невольников, и, прежде чем арабы вошли в комнату, наружные двери были заперты, а отверстие на потолке затянуто парусиной. Паула встала с места; Георгий по-прежнему лежал на диване, закрыв глаза. Однако он, вероятно, из-под ресниц внимательно осматривался вокруг, потому что обернулся сначала к племяннице, потом к прочим женщинам и сказал:

– Не странно ли это: старики и дети обыкновенно любят солнечное тепло; первые охотно спят, вторые играют на солнышке. Но я… Несколько лет тому назад со мной случилось что-то необыкновенное, вы знаете… и тогда у меня застыла кровь. Теперь она не хочет больше согреться; переход от холода в комнате к удушливому зною на дворе отражается на мне чрезвычайно сильно, почти болезненно. Чем старше становишься, тем охотнее предоставляешь молодежи то, что было когда-то приятно самому; единственное, от чего нам, пожилым людям, трудно отказаться, это ощущение телесного довольства; благодарю вас, что вы терпеливо переносите ради меня холод, так как мне он необходим. Какое у нас стоит невыносимо жаркое лето! Ты, Паула, родившаяся в Ливанских горах, имеешь понятие о зиме. Иногда мне хотелось бы лежать на слое снега! Холод приносит такое отрадное ощущение, так оживляет силы! Между тем вы избегаете того, что мне приятно. Юношеский пыл несовместим ни с чем охлаждающим.

Мукаукас разговорился, тогда как во время игры в шашки он ограничивался только отдельными словами. Орион почтительно выслушал его, но потом возразил, улыбаясь:

– Однако есть и молодые люди, которые любят выказывать ледяную холодность, Бог весть из-за каких причин!

При этом он взглянул на Паулу. Девушка гордо отвернулась от него, не говоря ни слова, и по ее прекрасному лицу скользнула тень досады.

Когда арабский купец был допущен к наместнику, его слуги внесли и разостлали перед Георгием кусок ковра. Великанмасдакит хлопотал при этом больше всех. Однако вид рослого перса с курчавыми волосами подобными львиной гриве, с блестящими кинжалами и боевым топором за поясом до того напугал больного старика, что тот, не помня себя от страха, закричал:

– Вон!.. Вон его, вон! Зачем здесь этот вооруженный человек?.. Я не хочу смотреть ковер, пока он не уйдет из комнаты!

Руки мукаукаса дрожали, лицо помертвело, и купцу поневоле пришлось удалить верного Рустема, самого безобидного из людей. Тогда наместник мало-помалу пришел в себя. Несколько лет назад один высланный из Египта грек покушался на его жизнь, и с тех пор разбитый параличом Георгий был подвержен припадкам беспричинного страха. Оправившись от первого потрясения, он стал с восторгом рассматривать ковер, вокруг которого столпилась вся семья. Каждый говорил, что ему не случалось видеть ничего подобного, и бойкая Сусанна вздумала послать за дочерью и бывшими у нее гостями, чтобы они смогли полюбоваться драгоценной тканью. Однако было уже довольно поздно, а ее дом находился далеко от дворца мукаукаса, так что ей пришлось отказаться от своего намерения.

Георгий и Орион слышали раньше об этом дивном художественном произведении; оно было добыто победоносным арабским войском при завоевании персидского государства в Белом замке, или царском дворце в столице Сасанидов[14] Медине. Первоначально замечательный ковер имел триста локтей[15] в длину и шестьдесят в ширину, но халиф Омар, сохранивший привычки проводника караванов в отношении жилища, одежды и пищи, не пожалел уникальную художественную работу и велел разрезать ковер на куски, чтобы наградить ими приближенных пророка. Сам халиф пренебрегал всякой роскошью.