– Говори.

– Знаешь ли ты, что значит честь мужчины? Нужно ли тебе объяснять, что я погибший человек, если судьи моего собственного дома признают меня виновным в краже? Отец может немедленно умереть, узнав о моем позоре, а я… Я не знаю, что со мной будет тогда!.. Боже милостивый, мой рассудок готов помутиться при этой ужасной мысли! Но нечего делать, придется испить чашу позора до дна… Время не терпит… Послушай, Паула! Пойми, что Гираму в тысячу раз легче подвергнуться обвинению, чем мне. Он и теперь, по-видимому, готов взять вину на себя, потому что на все вопросы отвечает упорным молчанием. Последуй его примеру. Если же судьи укажут на то, что ты сама действовала заодно с сирийцем в эту ночь, – собаки отыскали его следы на твоей лестнице, – то скажи, будто бы преданный слуга решил овладеть смарагдом в угоду тебе, так как ты страстно желала продолжить поиски отца и не имела на это средств. Мне мучительно больно требовать от тебя столь тяжелую жертву, но если ты решишься принести мне ее, тогда клянусь всем, что мне свято – тобой самой и головой моего отца, – я спасу Гирама не только от смертной казни, но и от всякого телесного наказания, от малейшей пытки; три дня спустя он будет освобожден из тюрьмы. Я награжу его по-царски и сам буду способствовать его бегству. Тогда он может поселиться где угодно или продолжать поиски своего любимого господина. Если ты согласна, то тебе нужно только молчать и спокойно оставаться при судейском допросе на заднем плане. Я не требую ничего большего и свято сдержу слово, в чем ты, надеюсь, не сомневаешься.

Паула слушала Ориона, тяжело вздыхая. Он внушал глубокое сожаление. Его мольбы и душевные муки растрогали девушку. Перед ней стоял преступник, который, однако, не признавал за собой вины, полагаясь на доверие людей к его честности. Дамаскинка мысленно сравнила его с прекрасным, гордым деревом, разбитым молнией: оно еще держится, но готово упасть при следующей буре, если садовник не примет мер предосторожности. Пауле захотелось искренне протянуть ему руку и сказать слово утешения, забыв нанесенные обиды; но глубоко оскорбленная гордость не позволила ей пойти на такой шаг, и девушка сохранила до конца свою неприступную холодность в эту решительную минуту.

Она неохотно и сухо согласилась молчать до тех пор, пока Орион будет держать свое слово. Дамаскинка сказала, что становится сообщницей только ради спокойствия его отца; но после этого между ними все должно быть кончено, и она благословит тот час, когда навсегда оставит дом своих родственников.

Конец ее речи звучал особенно сурово. Паула нарочно говорила таким тоном, чтобы не обнаруживать своих настоящих чувств, потому что несчастье Ориона, его позор заставляли ее жестоко страдать. В нем пылкая дамаскинка утратила светлый идеал, так недавно согревавший ее собственное сердце. Между тем юноша не догадывался об этом. Ледяная холодность девушки глубоко возмущала его. Он с трудом сдерживал себя, чтобы опять не дойти до угроз и упреков. Орион почти сожалел, что доверил Пауле свою тайну, просил у нее милости, вместо того чтобы предоставить все дело на произвол судьбы и в случае крайности погубить ее вместе с собой. Лучше лишиться чести и душевного спокойствия, чем еще раз унизить свою гордость перед неумолимым, безжалостным врагом. В эту минуту молодой человек действительно ненавидел дамаскинку и желал получить реальную возможность померяться с ней силами, сломить ее гордость и заставить молить о помиловании. Лицо Ориона горело; и он произнес сдавленным голосом:

– Разлука с тобой будет лучшим исходом. Будь готова, тебя скоро позовут на судейский допрос.

– Хорошо, – последовал ответ. – Я буду молчать, а ты позаботься о спасении сирийца. Порукой мне служит твое слово.

– Я останусь верен своему обещанию, пока ты не нарушишь нашего уговора, иначе, – прибавил Орион дрожащими губами, – иначе борьба на жизнь и смерть!

– На жизнь и смерть! – повторила девушка, сверкая глазами. – Но я не сказала тебе еще одного: у меня есть очевидные доказательства того, что смарагд, проданный Гамалиилу, принадлежал мне; клянусь всеми святыми, что я могу немедленно доказать это!

– Тем лучше для тебя, – глухо отвечал юноша. – Горе нам обоим, если ты заставишь меня забыть, что я имею дело с женщиной.

С этими словами сын мукаукаса поспешил выйти.

Орион спускался по лестнице, сжав кулаки и сверкая глазами. Его сердце, казалось, было готово разорваться. Что он наделал, до чего дошел! Женщина осмелилась говорить с ним так презрительно, женщина, которую он удостоил своей любви, самая прекрасная, самая благородная изо всех, но в то же время самая высокомерная, мстительная, ненавистная! Орион однажды прочитал следующее изречение: «Если кто совершил низкий поступок, который известен еще только одному лицу, тот носит смертный приговор своему спокойствию в складках собственной одежды». И вот именно он оказался тем человеком, а другим человеком, владевшим его тайной, оказалась Паула, тогда как он менее всего хотел бы зависеть от нее. Еще вчера сын Георгия считал для себя величайшим блаженством заключить ее в объятия, назвать своей; теперь же испытывал одно неукротимое желание – унизить гордячку. Ну почему у него связаны руки, почему он, как осужденный, должен вымаливать у нее милости? Трудно поверить, что наследник самого богатого и знатного человека в стране попал в такое отчаянное положение. Но Паула должна узнать, что значит бороться с Орионом. До сих пор его имя не было ничем запятнано; он не виноват в том, что роковая ошибка, а вслед за тем непримиримая вражда дамаскинки довели его до крайности. Скоро она поймет, кто из них сильнее! Он накажет ее, хотя бы для этого пришлось решиться на преступление.

Орион не боялся, что Паула полюбит Филиппа; напротив, он был уверен, что, несмотря на вражду, ее сердце принадлежит ему всецело. «Монета любви, – говорил он себе, – имеет две стороны: нежное влечение и пылкую ненависть». Теперь непокорная девушка выказывает неприязнь, но как бы ни были различны изображения и надписи на монете, если мы заставим ее зазвенеть, она будет издавать все тот же звук. И этот звук Орион улавливал в самых оскорбительных словах дамаскинки. За обеденным столом юноша сказал, что Паула не может прийти, и сам едва притронулся к пище: судьи давно собрались в большой зале и ожидали его.

Предки мукаукаса, правители областей, пользовались «правом жизни и смерти» над жителями и применяли его в полной мере еще при потомках Псамметиха[34], господству которых положил трагический конец персидский царь Камбис[35]. В гербе мукаукаса на его дверцах в Мемфисе и Ликополисе, в Верхнем Египте, до сих пор красовались урейские змеи[36], укус которых причиняет самую быструю смерть, а между ними был изображен святой Георгий Победоносец. После того как императоры Юстиниан[37], а незадолго до того – Ираклий вновь подтвердили старинную привилегию рода мукаукасов, глава семейства имел право подвергать смертной казни по решению домашнего суда как собственных домочадцев, так и жителей окружных областей. Святой Георгий был помещен в гербе между змеями около двух столетий назад; прежде на его месте находилась фигура с птичьей головой, изображавшая бога Гора, сразившегося с богом Сетхом[38] в отмщение за своего отца. Но с тех пор как в Египте распространилось христианство, языческий символ заменили другим.

Завладев страной, арабы оставили в прежней силе старые уставы и права, между прочим, и привилегии мукаукаса.

Суд в доме Георгия составляли образованные люди, которые находились на частной службе наместника. Должность верховного судьи исполнял сам мукаукас, но, по причине его болезни, естественным представителем отца являлся Орион. В отсутствии юноши казначей Георгия, Нилус, природный египтянин, человек разумный и справедливый, нередко замещал своего больного господина, но теперь на суде был обязан председательствовать Орион.