Две дороги вели из оазиса через гору к морскому берегу.

Обе шли по глубоким каменистым ущельям, одно из которых называлось оврагом скорого пути, потому что этим путем действительно можно было скорее добраться до цели, чем по дороге в другом ущелье, торной и доступной также для вьючного скота.

На половине горного склона овраг скорого пути выходит на ровную площадь, западная сторона которой ограничивается высокими, крутыми скалами.

Здесь стояла башня, построенная из необделанного плитняка, в которой укрывались анахореты, когда грозило нападение степных хищников.

Место для этой крепости, как они с гордостью называли башню, было выбрано очень удачно: с вершины ее открывался вид не только на овраг скорого пути до самого оазиса, но и на узкую, усеянную раковинами полосу пустыни, отделяющую западный склон святой горы от морского берега, на сине-зеленые волны моря и на отдаленные цепи холмов африканского берега.

С башни можно было заметить всякого, кто бы ни подходил к ней из близких или отдаленных окрестностей, а обращенный к дороге обрыв скалы, на которой она стояла, возвышался почти отвесной крутизною, так что был недоступен даже для обитателей пустыни, босые ноги и жилистые руки которых не встречали затруднений и на таких утесах, куда не взобрался бы ни козерог, ни шакал.

Легче было приступиться к башне с другой стороны, и тут была для защиты построена толстая стена в виде подковы, концы которой примыкали к крутому склону оврага скорого пути.

Вся эта постройка была возведена так грубо и безыскусно, что казалась скорее причудливым произведением природы, а не творением человеческих рук.

Это впечатление недоделанности и безыскусственности еще усиливалось тем, что на высоте этой стенообразной груды камней лежало множество крупных и мелких гранитных глыб и осколков, которые были принесены сюда анахоретами, чтобы в случае нападения разбойников валить и бросать их на врагов.

В скалистой почве площадки, окруженной стеною, имелась цистерна, которая всегда заботливо наполнялась водой.

Такие меры предосторожности были необходимы, потому что с двух сторон грозила анахоретам опасность.

Во-первых, от измаильтянских сарацин, которые при своих быстрых набегах с востока нападали, грабя и спасаясь бегством, на обитателей горы и оазиса, и, во-вторых, от блеммийцев, дикого народа, жившего на голых скалистых вершинах и по безводным долинам, ограничивающим плодородные страны Египта и Нубии и отделяющим долину Нила от берегов Чермного моря. На легких челноках переправлялись они обыкновенно через море, чтобы потом, подобно рою саранчи, рассеяться по горе.

Скудные запасы и кое-какие деньжонки, хранившиеся в пещерах беззащитных анахоретов, являлись приманкой для блеммийцев, все снова и снова повторявших свои набеги, а римский гарнизон, стоявший в Фаране, прибывал обыкновенно тогда на место действия, когда хищники успевали уже скрыться с своей скудной добычей.

Немного месяцев прошло после того нападения, при котором старик Стефан был ранен стрелой, и было достаточно причин надеяться, что дикие хищники теперь уже не так скоро вернутся, потому что Фебиций, начальник римской манипулы38 в оазисе, был на службе энергичен и крут, и хотя ему не вполне удалось надежно оградить анахоретов от беды, однако он преследовал блеммийцев, бежавших при его приближении, и отрезал им дорогу к лодкам.

Недалеко от берега, на полосе пустыни, отделявшей гору от моря, между дикарями и римлянами произошла схватка, кончившаяся полным уничтожением первых, и можно было ожидать, что такой опыт станет памятным уроком для сынов пустыни Но если прежде их побуждала к переправе через море легкоукротимая страсть к грабежу, то теперь уже священнейшая из всех обязанностей — месть за пролитую кровь братьев, сыновей и отцов — заставляла их собрать все свои силы для нового набега. При этом они старались действовать с величайшей осторожностью и собрали свое молодое войско в скрытых долинах за цепью прибрежных гор.

В первую темную ночь была назначена переправа через узкий морской залив, отделявший их от Петрейского полуострова, и вот, когда при заходе солнца поднялись тяжелые тучи, разразились страшной грозою и затмили свет месяца, они вытащили свои лодки и плоты в море и, вероятно, достигли бы того берега горы и, может быть, даже оазиса, не будучи замечены стражей на горе, укрывшейся от непогоды, если бы один человек не предостерег анахоретов, и человек этот был Ермий.

Повинуясь приказанию Павла, юноша взял три золотых из денег, спрятанных в пещере, запасся хлебом, захватил лук и стрелы, подошел к пещере отца, чтобы послать спавшему последний привет, и поспешил в Раиту.

Наслаждаясь сознанием своей силы и мужества, гордясь достойной будущего воина нелегкой задачей и радостно решившись выполнить ее, не щадя своей жизни, спешил он вперед при ясном свете месяца.

Изгибы дороги на местах, недоступных и привычных путникам, для него не существовали, и он пробирался прямиком то вверх, то вниз по скалам. На ровных местах юноша пускался бегом, точно за ним гнались преследователи. После восхода солнца он немного поел и тотчас же поспешил далее, не обращая внимания на полдневный жар и на сыпучий прибрежный песок, в котором вязли ноги.

Предавшись всей душою своей задаче, Ермий не думал уже ни о Сироне, ни о своей прошлой жизни, а только о горах по ту сторону моря да о блеммийцах, и прикидывал, как бы удачнее подкрасться к ним и, узнав их намерения, опять поскорее вернуться к морю и к своим.

Наконец, когда усталость начала томить его все более и более, когда полдневный жар становился все тягостнее, и кровь начала усиленнее приливать к сердцу и быстрее стучать в висках, он уже совсем перестал думать, и в сознании его осталось только одно желание, как можно скорее достигнуть своей первой цели.

В третий час пополудни юноша увидел издали пальмы местечка Раиту и, приободренный, еще ускорил шаг.

Еще до захода солнца он передал тамошним анахоретам, что александриец отказывается от их предложения и остается на святой горе.