Воспользовавшись моментом, танки рванулись вперед; с высоты чердака они походили на черных юрких жуков!

Теперь все зависело от наших пулеметов: успеют немцы развернуть зенитки и открыть огонь — нам капут... В упор расстреляют нашу чердачную «ДЗОТ». Тогда и танкам несдобровать.

И у нас и у немцев расчет сейчас на быстроту. Кто кого?!

Могучая сила — сосредоточенный огонь нескольких пулеметов в упор. Что для них триста метров! Пули проносятся шквалами, волной, и там, где прошел этот клин, ничего живого не остается.

Вижу в бинокль перекошенные лица немцев: вот здоровенный малый, подхватив снаряд, успел дослать его в пушку, и в ту же секунду пушка ударила, рявкнула. С кончика ее ствола сорвался ярко-оранжевый шар, такой аккуратный... И полетел он прямо в меня... Так мне казалось! Снаряд разорвался со страшным треском, крыша раскрылась над нашими головами, на чердаке вдруг стало светло.

Другое орудие выстрелить не успело: конус трассирующих пуль накрыл наводчика и будто оторвал его от прицела, и зенитчик, падая, резко взмахнул руками. Еще орудие и еще наводчик. Фельдфебель. Он лихорадочно крутит маховички, его лопатки под курткой шевелятся. Но вот и его настиг колючий пунктирчик, фельдфебель дернулся на сиденье и успокоился, запрокинув лицо. И руки его упали.

С крыши бункера пушки уже не стреляли. Массивные их стволы замерли, как театральная декорация на фоне полуразрушенных зданий. Одна из пушек была отмечена намалеванными на стволе шестнадцатью белыми кольцами — очевидно, по количеству сбитых самолетов. Она уткнулась в небо, словно палец мертвеца...

Пулеметы, прерывисто лаявшие с нашего чердака, — он вспорот снарядами! — затихают один за другим. Можно и осмотреться.

— Все живы, хлопцы?

Все, кто был рядом со мной, уцелели. А на некотором удалении, где разорвался немецкий снаряд, лежал у разбитого ручного пулемета молоденький солдат в пятнистом маскировочном костюме. Каска, сорванная с головы, откатилась, русые волосы рассыпались, белая шея аккуратно подбрита, видимо, незадолго до этого боя парень подстригся. Белела полоска крепких молодых зубов.

Красивый был парень...

Несколько секунд я не мог ничего сказать. Потом спросил:

— А где второй номер?

— По-видимому, разорвало. А может, взрывом сбросило с чердака...

— Всем танкистам с «ДШК» — вниз! К машинам. Второй ручной пулемет пусть остается на чердаке. Кто командир расчета?

— Гвардии сержант Чорный! — отозвался хриплый голос.

Я увидал потемневшее лицо. Взгляд острый, проницательный, и правый глаз щурится, будто сержант еще видит противника, все продолжает целиться.

— Гвардии сержант Чорный! Не узнал тебя, прости!

— Где же узнать, товарищ гвардии подполковник! И вас не признают за командира полка. Пылища... — Чорный смущенно улыбнулся. — Мне долго тут быть?

— Ты, гвардии сержант, отвечаешь за эту крышу! — Я показал рукой крышу бункера. — Чтобы ни один черт туда не проник и не открыл оттуда огонь по нашим! Понятно?

— Есть! Там еще кто-то шевелится. А ну кто стрельнет!

— За этим и смотри. Затем и остаешься! Только своих не перебей, когда выйдут на крышу.

— Ну, что вы! Все будет «зер гут».

Глаза сержанта потемнели, и крепкий подбородок выдвинулся, придав лицу упрямство и жесткость.

* * *

— Что же вы, танкисты прорыва — «краса и гордость», не можете справиться с этой каменной бабой? — спрашивает командир 35-й стрелковой дивизии Смолин, кивая на бункер, перекрывающий улицу.

Я молчу...

— Ну, где же ваш знаменитый «танковый порядок»? А?

На подначку не обижаюсь. Знаю, что комдиву достается в эти дни, и от командарма и от комкора. По собственному опыту знаю, как это бывает обидно и часто несправедливо! Тем более, если в горячке боя.

— Зенитки на крыше бункера мы подавили, это для нас было главное, и танки пошли вперед. Что ж мне теперь, остановиться и дожидаться пехотинцев?!

— Не горячись, подполковник: себе вы путь пробили, верно. Но в этом хаосе без пехоты танки твои далеко не уйдут. И ты представь, скольких солдат у меня еще срежут пулеметы из бункера; надо их ликвидировать. Помоги, брат! Сталинградцы в долгу не останутся!

— Как? Можете подсказать?

— Если бы я знал... Есть один способ: пробить стену залпами.

— Бить в одно место, — вступает в разговор командующий артиллерией дивизии. — Несколько залпов, но все — в одну точку!

— Выводите, товарищ полковник, свою артиллерию на прямую наводку! И бейте. Вы же знаете, как у нас со снарядами!

— Это займет много времени. А танки могут ударить немедленно.

— В этом и все дело. — Смолин смотрит внимательно и серьезно. — Ну, что решил?

— Попробуем... Но чтобы пехота в подвалах не отсиживалась!

— Это мы обеспечим. — Он сильно, до боли сдавил мою руку.

* * *

Три залпа из пяти танков хлобыстнули один за одним, а бункеру хоть бы что. Он вздрагивает, как в ознобе, но все пулеметные точки живы и продолжают косить пехоту.

Лишь после четвертого залпа, когда рассеялся дым и сдуло облако пыли, в стене этой башни, в метре над землей зазияла рваная брешь!

В пролом тотчас ринулись автоматчики гвардии старшего лейтенанта Ивана Степина. Теперь участь башни предрешена. Одна за другой стихали амбразуры, гасли в них пляшущие огоньки пулеметов. Сперва внизу, потом выше, выше...

Только один боевой отсек — самый верхний — все еще жил. Оттуда хлестали длинные очереди крупнокалиберного пулемета, да коротко харкал МГ-42.

Степин по радио доложил: большая часть гарнизона бункера ушла под землю. Спрашивал, нужно ли их преследовать. Я приказал под землю не лезть, все равно их там не поймаешь; планов подземелья у меня не было.

Адъютант передал. Степин все понял.

— Хорошо. Спроси его. Юра, почему до сих пор не подавлен верхний отсек с пулеметами?

— Отвечает: вход туда перекрыт бронированными дверями. Говорит, принимает меры...

— Передай, что я перевожу свой наблюдательный пункт на крышу бункера. Пусть пошлет автоматчика встретить нас у пролома.

— Есть. Передаю!

— А теперь, Юра, тебе боевая задача. Снимай с «виллиса» пулемет «ДТ», бери запасные диски и жми на чердак, к сержанту Чорному. Мы сейчас будем на крыше бункера. Так чтобы он нас не угостил хорошей очередью из своего «дегтяря».

— Понял. А мне зачем пулемет? Вот «шмайссер».

— Останешься там с пулеметом, и, пока мы будем на бункере, ты и Чорный прикроете подходы к башне. Два пулемета — сила!

— От чего прикрыть?

— На случай, если пехота немцев пойдет от вокзалов. Понял? Чтобы мы не остались в ловушке.

— Так, может, не стоит туда НП подымать? — Младший лейтенант свел к переносице свои широкие, мохнатые брови.

— Потому и стоит. Для НП — хорошее место.

* * *

Зенитные пушки на крыше башни обслуживала орудийная прислуга из состава вермахта.. Зато, как выяснилось, в гарнизоне самого бункера были эсэсовцы из бригады «Лейбштандарт АГ» («Адольф Гитлер»). В каждом из этажей пулеметные амбразуры прорублены были с расчетом на круговую оборону. И возле всех амбразур стояли массивные железные столы, а на них на треногах пулеметы. На ворохах тускло поблескивавших стреляных гильз валялись убитые эсэсовцы. Не так уж их было много, но все в щегольском обмундировании и все рослые, молодые, красивые. Парни из личной охраны Гитлера.

— Что, старший лейтенант, никого живых нет? — спросил я Степина.

— Почему? Есть раненые, остальные ушли под землю. Раненых я приказал оттащить в нижний отсек, там они. Только одного еще не отцепили... Пойдемте, покажу.

На третьем этаже, в отсеке, обращенном амбразурой в сторону Белле-Аллиансе-плац, прислонившись к стене у покореженного пулемета, сидел рослый гауптштурмфюрер (капитан) СС. Он был ранен. Его почерневшие пальцы судорожно перебирали патронные гильзы.

— Вы что же оставили его одного? Наделает дел...

— Не наде-елает! — улыбнулся Степин. — Вы посмотрите на его левую руку! Под обшлагом!