— Хорошо, Юра, — приказал я адъютанту, — давай сюда «Фрица».
— По рации вызвать? Или самому сбегать?
— Беги! Так надежнее. Увидишь там подполковника Макарова, пусть сам прибудет сюда.
Не первую баррикаду встречаем в Берлине, но такой мощной еще не было! Хотя устройство их типовое.
Представьте две высокие бревенчатые стены, установленные поперек улицы в шести метрах одна от другой, пространство между ними забучено камнем и мешками песка. Посредине баррикады устроен узкий проход, рассчитанный на одну автомашину, как правило, перекрытый при нашем подходе громадными металлическими ежами из рельсов и заваленный тоже камнем, мешками.
Баррикады прикрывали самые важные участки обороны и были надежно прикрыты артиллерийским и пулеметным огнем. На некотором удалении от баррикады на уровне полуметра над мостовой были установлены хорошо замаскированные танковые башни, обычно от «Пантер». Они простреливали всю баррикаду, держали под боем проход, а поразить их было очень трудно.
...Минометный обстрел и огонь пулеметов все не давали саперам работать, и тягачи пока не смогли даже ежи растащить.
— Пробовали снарядами, — угрюмо проговорил Липаткин. — Ничего!
А снаряды, кстати, надо было беречь, впереди — бой, до ночи еще не близко.
Из-за угла, дымя выхлопами, выползала пятнистая туша «Фердинанда». На бортах его было большими русскими буквами написано «ФРИЦ» и нарисованы наши звезды. Вместо пушки торчал обрубок. Вид «Фердинанда» без длинной пушки был какой-то жалкий.
Это еще в начале боев за Берлин, в районе Трептов, мы захватили у: немцев исправную самоходку. Хотели ее сжечь. Но механик-водитель старший техник-лейтенант Вася Одерихин вдруг предложил:
— Пусть этот Фриц поработает на нас! Пушку у него оторвать, пускай баррикады растаскивает. Все же 70 тонн...
— А где ваш «ИС», Одерихин?
— Подбили... Через сутки будет готов. Разрешите, попробую?
И Одерихин полез в «Фердинанд».
Потом саперы «укоротили» орудийный ствол, и начал «Фердинанд» стаскивать баррикады, проламывать, где требовалось, стены домов. Весил он 67 тонн, броня надежная... А управлял им пока Вася Одерихин.
— Ну-ка, Вася, — я показал на проход в баррикаде, — попробуй пробить! Как думаешь?
— Будет сделано. Он у меня молодец! Правда, Фриц? — Одерихин хлопнул самоходку по броне. — Ну, пошли! — Спустя минуту его голова появилась снова. — Разойдитесь все.
Я сдам назад для разгону.
«Фриц» заурчал, попятился. Потом остановился и вот — рванулся баррикаду. Раздался сильный удар, посыпались щепки, заскрежетали раздавливаемые ежи, поднялось облако пыли... И снова разгон — удар, разгон — удар. После четвертого таранного удара «Фриц» пробил в баррикаде брешь на месте прохода. На той стороне баррикады послышались крики, команды немцев, захаркали счетверенные «Эрликоны», загавкали минометы.
Как только «Фриц» выполз назад, в пролом бросились автоматчики, а за ними танки капитана Липаткина. Скоро бой грохотал уже позади баррикады.
Я поискал глазами свой танк. Он должен подойти.
— Мы здесь! — Командир танка старший лейтенант Комолых уже тут как тут. — Когда это мы отставали?
— Разве я на вас обижаюсь! Где танк?
— Я его задом в витрину загнал. А то еще какой фаустник влепит гранату!
— Сделаем так. Мы пройдем вперед, а ты, Комолых, проведи за нами танк. Проход узкий. Наводчик и башнер, если нужно, прикроют нас огнём. А сядем в машину на той стороне.
Командир танка и механик-водитель старший техник-лейтенант Корецкий осмотрели проход в баррикаде. Комолых сказал мне:
— Все понятно, можно двигаться. И все-таки, товарищ гвардии подполковник, я бы посоветовал оперативной группе не идти впереди танка. Мало ли что...
Что-то в голосе старшего лейтенанта меня удивило. Из-под низко надвинутого танкошлема тревожно блеснули его глаза. Он будто ждал чего-то неотвратимого.
Но надо было быстрее проскочить на северную сторону баррикады, руководить боем полка.
Проход был очень узкий, танку двигаться не просто. Комолых спрыгнул с брони и пошел вперед, указывая механику-водителю Корецкому направление. Я со своей оперативной группой был впереди еще в нескольких метрах.
Тут уже прошли и наши автоматчики и танки Липаткина, противника близко не должно быть. Я шагал рядом с подполковником Макаровым, следом за нами двигались остальные, а дальше — Комолых. Он сигнализировал жестами механику-водителю, и тот медленно, осторожно преодолевал баррикаду. Тихо и, казалось, добродушно урчал танковый дизель.
— Товарищ гвардии подполковник, идите чуть дальше от танка! — Кричал Комолых. — Как бы пушкой при качке не задело!
Я оглянулся, увидел нависший набалдашник дульного тормоза. Пушка «ИС» длинная, далеко выпирает вперед, а дорога неровная, танк сильно «клюет», и если при очередном «клевке» ударит пушкой!..
— Прибавить шаг! — скомандовал я.
И в это же время сзади раздался взрыв. Воздушная волна сбила нас с ног, шмякнула о землю.
Вначале я подумал, что это выстрелил наш танк... «С ума они там сошли?» — мелькнуло в голове. Но сразу не разберешь, что к чему. В дыму и пыли вокруг ничего не видно.
— Это немцы! — крикнул Макаров, схватил меня за ремень и с силой дернул вперед. — Еще летит!
Из окна ближнего дома вылетело пламя, грушевидная граната, «Фауст-панцера» ударилась о брусчатку мостовой, обдав нас удушливой вонью.
Мы с Макаровым забежали в подъезд, осмотрелись. Оба целы, вокруг — никого. А на втором этаже в этом даме звучат немецкие команды.
— Немцы! Назад!
Мы выскочили из подъезда, сзади застрекотал автомат, рядом просвистели пули.
...Комолых был еще жив. Он лежал на спине в луже крови, живот разорван огромной раной. Щеки старшего лейтенанта ввалились, курносый нос заострился и стал еще меньше, неестественно ярко белели зубы. Руками Комолых что-то быстро отмахивал от побелевшего лица. Жизнь оставляла его... Вокруг стонали другие раненые офицеры и солдаты, лежали убитые.
Танк чуть откатился назад, из спаренного пулемета он бил по окнам, откуда стреляли немцы.
Я опустился на колени, приподнял голову Комолых. Он открыл глаза, взгляд его на мгновение прояснился, выкатилось несколько слезинок. Раненый порывался что-то оказать. Но — не успел...
— Давай танк — вперед! — крикнул я адъютанту. — Гельфонд, командуй машиной! Пусть майор Русанов пришлет санитарную машину и врача. Резерву автоматчиков — прочесать дома!
Вместе с Макаровым и подбежавшим ординарцем мы подняли тело командира танка, оттащили от прохода, и танк перевалил баррикаду.
— Ох и многих побило-о! — сказал ординарец Козуб. — Одним снарядом.
* * *
Только сейчас я понял, что поразило меня во взгляде старшего лейтенанта Комолых во время нашего с ним последнего разговора: он вроде предчувствовал...
Я не суеверен, не склонен к мистике, однако в войну не раз был свидетелем того, что люди как будто заранее чувствовали свою гибель. Даже чуяли день своей смерти!
Не могу объяснить, почему это было и с чем связано. Какой-то нервно-психический надлом? Или сил уже у человека не хватало? Но так было... Потом, уже после взятия Берлина, старший техник-лейтенант Корецкий рассказывал мне, что перед этим боем Комолых тоже будто ощутил, что погибнет.
Тяжело было на душе. Эх, Комолых, Комолых... Верный боевой мой товарищ!.. Мог бы он уцелеть, мог бы жить. Перед самой Берлинской операцией прислали в полк разнарядку на курсы усовершенствования, и я предлагал поехать ему. Отказался...
Гвардии старший лейтенант Комолых был смелым и честным человеком. Более двух лет провел он на фронте, в боях, где выживаемость танковых командиров, особенно командиров танков и танковых взводов, очень маленькая. Не поехал в тыл: «Как это вы Берлин без меня возьмете?»
Теперь не стало его...
Колючий комок подступает к горлу.
Скоро четыре года воюем, и нет дня, чтобы не теряли товарищей.
Помнится, в сорок четвертом году в «Правде» было маленькое стихотворение Степана Щипачева, посвященное танкистам, и там такие слова:
