Электронная почта технического отдела [email protected] .
(function(w, c) { (w[c] = w[c] []).push(function() { try { w.yaCounter11286280 = new Ya.Metrika({id:11286280, enableAll: true, webvisor: true}); } catch(e) { } }); })(window, "yandex_metrika_callbacks");
Изнанка Изнанка О выставке «Сечения» Александра Рукавишникова Алексей Касмынин 13.02.2013
Открылась выставка Александра Рукавишникова — скульптора, создавшего памятники Достоевскому перед Российской государственной библиотекой, Шолохову на Гоголевском бульваре, Александру II у храма Христа Спасителя, Юрию Никулину на Цветном бульваре и многие другие. Показ его работ будет проводиться вплоть до 10 марта в Музее современного искусства на Гоголевском бульваре, 10. Примечателен тот факт, что упомянутый выше памятник Шолохову находится буквально через дорогу от парадных дверей выставочного комплекса. И после осмотра представленных экспонатов посетители, в принципе, могут продолжить изучение творений Рукавишникова непосредственно в городе, где те, кажется, уже вполне органично обосновались и обзавелись своим урбанистическим бытием.
Такой художественный объект, как городской памятник, обладает сложным жизненным циклом. Линия времени его существования посечена на этапы, раздробленные на десятки кластеров. Первый отрезок — обычно отведён под планирование, и его составными деталями становятся тысячи разнообразных факторов, начиная значимостью исторической фигуры или события, которому монумент будет посвящён, заканчивая проработкой сопутствующих художественных образов. Удачливым памятникам на этом этапе удаётся даже найти своё место в городе, и дальнейший их путь происходит в гармонии с окружающей архитектурой и ландшафтом.
Второй жизненный этап — физическое воплощение, сюда попадает и война с бюрократами, и работа с архитекторами, и бесчисленные технические детали, вплоть до вопроса: а где, собственно, лучше всего отливать памятник из бронзы?
Казалось бы, после этого всё уже сложилось и выстроилось в линию, ведущую от момента торжественного открытия во тьму веков, когда монумент распадётся на атомы и рассыплется в прах. Но на самом деле здесь начинаются самые неоднозначные и смутные для любого памятника дни. Продукт многотрудной и напряжённой художественной работы оказывается под прицелом спонтанного внимания тысяч и тысяч людей, обладающих совершенно разным социальным статусом и мировоззрением. Проще говоря, памятнику уже лично, без помощи автора, приходится отстаивать своё право на жизнь. Слишком часто происходит так, что первоначальная реакция пропитана отрицанием и желчью. Даже опекушинскому Пушкину пришлось вживаться в пространство несколько десятилетий.
Но творениям Рукавишникова, как кажется, этап приятия всегда удавалось проходить сравнительно безболезненно. Бронзовому Никулину, припарковавшему свой автомобиль на тротуаре, посчастливилось сразу стать всеобщим аттракционом и декорацией для фотографий. Достоевский, которого раньше называли потерянным и горбатым, стал неотъемлемой частью образа главной библиотеки страны. Скорее, теперь само здание Ленинки потеряется без памятника и станет неузнаваемым, непривлекательным для туристических открыток. Александр II в окружении львов и белых колонн будто бы естественным образом встраивается в игру высот храма Христа Спасителя и раскинувшихся вокруг него исторических районов Москвы.
Эти памятники не могли возникнуть из пустоты, из случайности. Удача такого масштаба не может быть продуктом спонтанного, необузданного видения творца и горячечных, незрелых действий. Рукавишникова на улицах Москвы мы наблюдали монументальным, весьма строгим. Игра сечений и натяжение осей в его официозных работах скрыты от беглого взгляда под слоями художественной техничности и завершённости. Но другой: тайный, кипящий, сумрачный и хаотичный, — мир творчества скульптора существует, причём в физическом, реальном мире.
Выставка — словно приглашение посетить мастерскую Рукавишникова, взглянуть на процесс творения, сам по себе воплощённый в скульптурной и графической форме. Это искусство самостоятельно, ему не нужно пытаться актуализироваться, приписывая себя к какому-либо новомодному течению или втискиваться в какие-либо конформистские рамки (которые, словно подчёркивая свою несостоятельность, всегда пытаются казаться олицетворением нонконформизма и свободы). Это искусство современно, потому что бесстрашно, и отсутствие страха здесь выражается не в инфантильности, способной разве что изобразить на Кремлёвской стене слово из трёх букв, а в гораздо менее шумном умении сохранять свою безусловную самобытность, не срезать углы. Скульптуре Рукавишникова не нужно быть сделанной из углепластика, его фигурам не нужны кислотные цвета с напечатанными на каждой поверхности слоганами, не нужны заумные сопроводительные описания или крикливые перформансы. Его работы и без всего этого самодоказуемы и полны эстетического напряжения, которое никуда не исчезнет, даже если каким-то неведомым образом во всём мире разом прекратится художественный процесс, а вместе с ним бесконечная игра аллюзий.
В день открытия на выставку пришло так много посетителей, что уже вскоре в раздевалке закончились номерки, и люди в февральских шубах с растопыренным мехом пошли набиваться в залы. Народу стало так много, словно бы в музее стояли ярморочные лотки, на которых забесплатно раздавали редчайшие товары. Над человеческим морем возвышались скульптуры, конечно, не столько монументальные, как их уличные собратья, но всё же заставлявшие задуматься о том, каким образом их устанавливали внутри. Некоторые из них — например, сложная по своей композиции "Добродетель тайных сечений", — казались слишком большими для закрытого помещения.
Рукавишникова выставляют нечасто, почему-то скульптор не ведёт активной выставочной деятельности. Но данный показ — это что угодно, только не отчёт о произведённых свершениях. Так, в залах нет даже моделей самых известных памятников — Никулину, Александру II. Вместе с демонстрацией творческого процесса "как он есть" происходит некая инверсия, переворот, проявление скрытого. То, что создаёт едва уловимую игру в уличных памятниках Рукавишникова, гремит во всеуслышание в его "тайных" работах. И эти, будто бы порождённые нефильтрованным потоком сознания образы, предельно откровенно демонстрируют чудовищное творческое напряжение, бесконечную борьбу осей, плоскостей и объёмов. Ни единая фигура не находится в состоянии сбалансированного спокойствия, будто бы ежесекундно её раздирают тысячи страстей и желаний. Может быть, в этом находит своё выражение кипучая и живучая настойчивость автора, его намерение творить постоянно и неустанно. Такое буйство, граничащее с ожесточённостью, придаёт творчеству Рукавишникова особую привлекательность. Оно было бы отталкивающим, если бы в нём чувствовалась фальшь.