- Беру еще карту, - сказал Левша. – А ты, Боб, открывайся.

Боб выложил на стол две десятки и с торжествующим видом произнес:

- Две доски вместо мягкой постели. Двадцать глаз. Ишши больше.

При всем желании Левша не мог найти больше. В колоде не было пятерок. А если он прикупит шестерку, то получится перебор и в результате проигрыш. Его спасал только король, несущий под мышкой четыре очка. И победа будет за ним. Одинаковые очки считались в пользу банкира.

«Если будет король – то мне всю жизнь будет везти с бабами» - загадал Левша, натягивая карту.

У него начало рябить в глазах, когда из-под девятки треф ему улыбнулся король червей.

- Банкирское очко, - объявил Левша. - Мне очень жаль Боб, что твоя гнедая сломала ногу, но Боливар не внесет двоих.

Он выложил на стол семерку пик, девятку треф и короля червей, опустил правую руку в карман и нащупал свинцовый кастет. А левой пододвинул к себе заветный зеленый таз.

- Пуголовок мухлевал, падла. Он колоду почти не тасовал. А у нас игра воровская, честная. Надо с него спросить по все строгости, – первым начал Цибуля и рванул таз на себя. Настроен он был агрессивно, и от его слов пахнуло водкой.

Рука, державшая кастет, покрылась потом, стала горячей, и Левше стало казаться, что свинец вот-вот начнет плавиться. Он трусил и ненавидел себя за это. Четверка была настроена враждебно и, если дойдет до драки, ему не поздоровится. В животе что-то булькнуло и появилось такое ощущение, как в том прискорбном случае с Никаноровыми калошами. Об этом никто не должен догадаться, иначе ему труба. Порвут на части. И деньги отнимут. Не только выигранные, но и свои. Он собрался с духом и спокойно прервал обвинителя:

- По блатному ты, Ванька, неправ. Не пойман, не вор. Ты меня ни за что падлой обозвал. Смотри, как бы я с тебя за это не спросил. – И усмехнувшись, добавил:

- Надо было сказать, как Арбенин князю Звездичу: «Вы шулер и подлец. Вы подменили карту».

- Мы таких блатных не знаем, - заявил Пенс, - но ты, Кобылячья голова, к нам играть не приходи. Кажись, ты не чистый на руку.

- Он был картежник, аферист, вдобавок на руку не чист, - в рифму пропел Святой.

- Карты пересчитай,- приказал Боб Святому. – А ты, Пуголовок, пока стой, где стоишь, и деньги не лапай.

Святой принялся пересчитывать колоду, а неугомонный Цибуля стал рассматривать карты, раскладывая их по мастям четверками. Когда дело дошло до дам, исследователь долго их изучал, положив в одну линию.

- А интересно девки пляшуть. По четыре штуки в ряд, - прокомментировал его работу Пенс.

У Левши опять начало давить в животе. «Как у плохого солдата перед войной», - подумал он.

- Есть! Нашел!!!- Торжествующе крикнул Цибуля, поднимая карту на свет. – Конская голова «картинки» наколол и нас коцаными картами «кормил». Сейчас я его самого покоцаю.

Ванька-Цибуля выдернул из сапога тонкий узкий нож с наборной пластмассовой ручкой.

- Как у плохого солдата перед войной, - повторил вслух Левша. Эта фраза каким-то образом перекликалась с Никаноровой присказкой – «готовься к войне». Страх сжался в маленький комок, опустился вниз живота и прошел. Новоиспеченный шулер перегнулся через стол и наотмашь, с протягом, ударил Ваньку по виску кастетом.

- Это тебе за Конскую голову, - выдохнул он. Цибулю спас стол. Нападавший не дотянулся и кастет, проскользнув, рассек Цибуле бровь. Любитель честной воровской игры рефлекторно уклонился от повторного удара и «полоснул» ножом Левшу по кисти. Тот, перекинул кастет в левую руку, выхватил из таза пучок самых крупных купюр, опрокинул его к ногам пострадавшего в поисках справедливости Цибули и, оттолкнув Боба, выскочил во двор.

- Подавитесь, крысы, своими вонючими деньгами, - крикнул беглец на прощание.

Погони не было. Все кинулись собирать содержимое банковского таза.

Пришедший в себя Цибуля присоединился к остальным. Нагнувшись, он полез под стол, после чего крутая плешь вождя мирового пролетариата, напечатанная на мятой банкноте, окрасилась крупными каплями крови, стекающими с Цибулиного подбородка.

Когда, объявленный персоной нон грата, Левша отдышался во дворе Архиреевой дачи, замотал майкой порез на руке и пересчитал деньги, то оказалось, что он отвоевал больше двухсот рублей. Левша бросил двадцатипятирублевую купюру в кувшин, а остальное спрятал к себе в матрас.

- Завтра Никанору выделю половину за науку.

Никанор от доли отказался, но взял полтинник. Ровно столько у Левши вытащил карманник.

- Это чтобы ты должником себя не считал. Так тебе спокойней будет, - пояснил он Левше. – А вчера ты пожадничал и поэтому «спалил хату». Выиграл много. Их и повело в сторону. Надо было потихонечку щипать. Они бы еще долго не очухались. А так, жадность фраера чуть не сгубила. Ну, а в целом все нормально. Да и не в выигрыше суть. Главное, что не спасовал, и крови не испугался. Ни чужой, ни своей. За это хвалю. Воспитывай в душе зверя. И готовься к войне. Еще вспомнишь меня. Пригодится по твоей жизни. Я в людях разбираюсь.

Левша сидел на кровати, смотрел на Джоконду и тасовал колоду, стараясь попасть одна в одну. Карты были не совсем новые, и тасовка давала сбой.

- Все карты мусолишь, - ворчала мать. – Ни учиться, ни работать не хочешь. Шел бы на шофера. У них зарплата большая и вдобавок калым. Завтра вставай пораньше и очередь за мукой займи. В продмаге муку дают по карточкам. Уже месяц без муки сидим.

- Не горюйте мама, будет у нас муки до отвала.

«Завтра на базаре куплю мешок муки у спекулянтов. Порадую старуху», - подумал Левша.

«Готовься к войне». Теперь этой, знаменательной для Левши, фразой ежедневно приветствовал его Катсецкий

Никанор стал раньше возвращаться с работы и остаток дня они проводили вместе. С прежней должности он уволился, и последнее время работал разводящим на «малолетнем» корпусе.

- Все, хватит с меня, - жаловался он Левше. Рука уже не та. Я свое отслужил. Пора о вечном подумать. Да, и Иоанн Сторожев, душеприказчик царев, по ночам все чаще являться стал в сновидениях. Не к добру это. Видимо, недолго осталось рабу Божьему Никанору.

- Ты себя рабом Божьим считаешь, а заповеди «не убий» не соблюдал, - заметил Левша.

- Я раб Божий в том понимании, что никто кроме Бога над собой не признаю. Теперь я сам по себе, и никто мне не указ. Жалею только, что поздно понял, что не тому Богу служил и душу свою загубил. А убивал потому, что время было такое. Не я их, так они меня. Тебе пока это не доступно, может, поймешь когда-либо. Помнишь те две могилы на кладбище, что в стороне стоят? Моих рук дело. Не так давно сходка была в городе воровская, на ней урки меня и приговорили, за работу мою исполнителем. Много я ихнего брата положил. Так вот, посылают они двух проигранных, чтобы они меня «прибрали». А не тут-то было. Я их враз вычислил, когда они от вахты тюремной за мной увязались. Вечерело. Босяки момент подобрали, когда я дорогу собирался перейти и внимание на транспорте сосредоточил, да с двух стволов огонь вести стали. А я на чеку был. Упал и сразу же на опережение. Им - то невдомек, что меня пуля не берет. Тут я их и положил рядом друг к дружке. Недаром «Ворошиловского стрелка» имею. По моей просьбе их и похоронили недалече, чтобы мог я к ним наведываться. А как Богу душу отдам, то между ними меня положат. Не будет нигде им пощады. Так что, хочешь мира - готовься к войне. Мне в этой присказке вторая половина больше подходит. Она промеж нас паролем будет, и ты этих слов не забывай никогда.

Ближе к вечеру Никанор с Левшой уходили в сосновый бор и за дальней просекой упражнялись в стрельбе из пистолета. Никанор вешал мишень на старую высохшую сосну и с тридцати шагов, от бедра, почти не целясь, разряжал в нее обойму девятимиллиметрового парабеллума. Пули ложились кучно. Это упражнение он повторял из положения «с колена» и «лежа».

- Он от отца мне достался. Трофейный. Папаша его с первой Мировой привез. Хотел, было, его Юровский у меня на наган выменять, но я отказал Якову Михалычу. И не жалею, - любовно погладил Никанор вороненую сталь. - Ни разу не дал осечки. Бери, пробуй, - протянул он пистолет Левше. - Пригодится. Патронов не жалей. Тоже трофейные. Но уже с Отечественной. Пока не дам команду, ствол вверх держи.