Когда душа "выйдет из тела, — размышляет святой Дорофей, — она остается одна со страстьми своими и потому всегда мучится ими; занятая ими, она опаляется их мятежом и терзается ими… Страстная душа всегда мучится, несчастная, своим злым навыком, имея всегда горькое воспоминание и томительное впечатление от страстей, которые беспрестанно жгут и опаляют ее" [с. 138, 139].

Преподобный четко указывает конечную участь праведников и грешников: "Как праведные, по словам святых, получают некие светлые места и веселие ангельское, соразмерно благим их делам, так и грешники получают места темные и мрачные, полные страха и ужаса" [с. 139]. "Потому я, — увещает преподобный, — и говорю вам всегда: старайтесь возделывать добрые помышления, чтобы найти их там, ибо что человек имеет здесь, то исходит с ним отсюда, и то же будет он иметь и там" [с. 140, 141] [18].

Несравненно и неизмеримо шире у преподобного аввы Дорофея тематика аскетического порядка. Здесь он выступает в своих наставлениях как великий духовный учитель, познавший на своем подвижническом пути глубину любви Божией к человеку, еще здесь, на земле, соприкоснувшийся с Вечностью, узревший всю пагубность греха и всю спасительность благочестия. Стараясь отвратить от зла, он задушевным словом призывает к добру.

В аскетических наставлениях преподобного аввы Дорофея православный христианин, да и любой другой человек, найдет много полезного, спасительного. Соединение глубокого — Богопросвещенного — ведения преподобным Дорофеем человеческого сердца с необыкновенной ясностью, простотой, теплотой его речи лучшим образом вразумляет человека, помогает правильно взглянуть на себя, побуждает встать и пойти к Небесному Отцу.

Святой авва говорит, что есть три устроения человеческой души: или человек "действует по страсти, или сопротивляется ей, или искореняет ее" [с. 119].

Итак, есть:

1. действие по страсти;

2. сопротивление страсти;

3. искоренение ее.

Вокруг этих трех "устроений" и вращается аскетическое учение преподобного Дорофея. А так как под "искоренением" страсти преподобный имеет в виду не только избавление от нее, но и делание, "противное страсти" [с. 119], то последнее имеет особую, или, по слову самого преподобного, "великую обширность" [с. 119]. Сюда относится все то стяжание добра (оно ведь противоположно злу), к чему преподобный призывает постоянно.

По страсти действует "тот, — размышляет преподобный авва, кто приводит ее в исполнение, удовлетворяет ей" [с. 119]. Он подобен тому человеку, "который, будучи поражаем от врага своего стрелами, берет их и собственными руками вонзает в свое сердце" [с. 123]. Ум такого человека ослепляется страстью: постепенно, но неуклонно он начинает обращать внимание на вожделенное и стремиться во чтобы то ни стало удовлетворить свое желание [с. 214].

Преподобный устанавливает четкую грань между страстями и грехами, показывая их связь и отличие. "Страсти, — говорит он, — суть гнев, тщеславие, сластолюбие, ненависть, злая похоть и тому подобное. Грехи же суть самые действия страстей, когда кто приводит их в исполнение на деле, т. е. совершает телом те дела, к которым побуждают его страсти, ибо можно иметь отрасти, но не действовать по ним" [с. 23].

Низложило нас, увело от Бога возношение — действие гордости.

Гордости есть две. Первая гордость — укорение брата, когда кто "осуждает и бесчестит его, как ничего не значущего, а себя считает выше его". Если такой не опомнится, не остановится, то мало-помалу придет во вторую гордость — "возгордится против Самого Бога", свои подвиги и добродетели начнет приписывать себе, а не силе Божией, "как будто сам собою совершил их, своим разумом и тщанием, а не помощью Божией" [с. 42, 43].

В жизни инока преподобный различает еще гордость "мирскую" и "монашескую". Мирская гордость есть там, где возносятся пред братом имуществом своим, одеждой, красотой, благородством, даже своим усердием и своей добросовестностью в труде, или величием своего монастыря — его богатством, множеством братии… "Монашеская же гордость есть та, когда кто тщеславится, что он упражняется во бдении, в посте, что он благоговеен, хорошо живет и тщателен. Случается также, что иной и смиряется для славы. Все сие, — делает вывод святой авва, — относительно к монашеской гордости" [с. 42, 43].

Как развивается в человеке гордость и насколько она опасна, преподобный показывает на примере одного знаемого им, "пришедшего некогда в сие жалкое состояние" [с. 42]. Сначала сей муж унижал каждого, о ком хорошо отзывались другие. "Что значит такой-то? — возражал он. — Нет никого достойного, кроме Зосимы и подобного ему". Потом стал осуждать и Зосиму, а превозносить Макария и т. д. "Я, — замечает преподобный, — говорю ему: "Поистине, брат, ты скоро и их станешь уничижать". И поверьте мне, чрез несколько времени он начал говорить: "Что такое Петр? И что такое Павел? Никто ничего не значит, кроме Святой Троицы". Наконец возгордился он и против Самого Бога, и таким образом лишился ума" [с. 42].

С действием гордости неразрывно сочетаются тщеславие и самолюбие.

Тщеславный человек "не может слышать слово от брата своего. Иной, когда услышит одно слово, смущается или отвечает пять слов или десять на одно слово, и враждует и огорчается" [с. 119, 120]. Тщеславием "мы весьма побеждаемся" [с. 119]. Самолюбие же есть "корень всех страстей" [с. 2].

Подобное суждение имеется у преподобного и о действиях иных пороков: сребролюбия, сластолюбия, свободного обращения и дерзости.

Каждая страсть, всякий грех, по слову святого аввы, рождаются "от славолюбия, сребролюбия и сластолюбия" [с. 142] (Ср.: с. 111, 154).

Также "матерью всех страстей" именует преподобный "свободное обращение" [с. 223]. "К тщеславию, — говорит он, — примешивается человекоугодие, к человекоугодию — свободное обращение, а свободное обращение есть матерь всех страстей" [с. 223].

Дерзость преподобный характеризует словами аввы Агафона: "Она подобна сильному жгучему ветру, от которого, когда он подует, все бегут, и который портит всякий плод на деревьях". Видишь ли, брат, силу сей страсти? Видишь ли лютость ее? И когда его опять спросили, ужели так вредна дерзость? Он отвечал: "Нет страсти вреднее дерзости, ибо она есть мать всех страстей" [с. 60, 61]. К сему святой авва добавляет: "Дерзость бывает многообразна: можно быть дерзким и словом, и осязанием, и взором. От дерзости иной впадает в празднословие, говорит мирское, делает смешное и побуждает других к непристойному смеху. Дерзость и то, когда кто прикоснется другого без нужды, когда поднимет руку на кого-либо смеющегося, толкает кого-нибудь, вырвет у него что-нибудь из рук, бесстыдно смотрит на кого-нибудь: все это делает дерзость" [с. 61]. Потому преподобный и внушает "иметь благоговение", быть почтительным к другим, остерегаться даже смотреть в лицо друг другу, "ибо и это, как сказал некто из старцев, есть вид дерзости" [с. 62]. Потому-то святой Дорофей и молится: "Бог да избавит души наши от всегубительной страсти — дерзости" [с. 61].

Но больше всего, пожалуй, преподобный Дорофей обнаруживает пагубность злопамятности и лжи. Это, вероятно, потому, что они более других поражают человека. Обличению сих пороков он отводит специальные поучения: "О злопамятности" (№ 8) и "О том, что не должно лгать" (№ 9). К обличению злопамятности он обращается и в последующем послании: "О том, что должно проходить путь Божий разумно и внимательно" (№ 10).