Пожалуй, самые прочные позиции в работах буржуазных английских историков и публицистов вплоть до последнего времени занимала версия о французском происхождении политики "невмешательства". У большинства авторов 40-50-х годов нет и следа какой-либо критики в ее адрес. И только в начале 60-х годов А. Тейлор, X. Томас и К. Уоткинс выступили против нее. Они доказали, что политика "невмешательства" родилась в недрах консервативного кабинета и была сформулирована при активном участии министра иностранных дел А. Идена. Когда в конце июля 1936 года французские министры приехали в Лондон, "национальное правительство первым предложило невмешательство Блюму, тот предложил его лейбористским лидерам, а они, в свою очередь, своим сторонникам - все во имя европейского мира",- пишет А. Тейлор. "Английское правительство,- делает вывод X. Томас, подробно рассмотрев политику Англии в 1936 году,- во всех отношениях являлось действительным инициатором невмешательства, хотя идея пакта (о невмешательстве. - Г. Р. ) была впервые предложена Блюмом...". То, что "невмешательство" родилось на английской почве, выросло и окрепло, питаясь плодами политики "умиротворения" и антикоммунизма, убедительно показал К. Уоткинс. По ряду соображений, из которых немаловажную роль играло стремление парализовать возможные действия лейбористов, замечает он, Уайтхолл передал инициативу провозглашения этой политики "социалистическому правительству" Франции [48].

Трезвые, обоснованные суждения А. Тейлора, X. Томаса, К. Уоткинса весьма основательно подорвали одну из самых живучих фальшивых версий буржуазной историографии кануна второй мировой войны. Тем самым были подтверждены выводы советских историков, отвергающих легенду английской буржуазной историографии о происхождении политики "умиротворения" [49].

Чем же объяснить, что большинство буржуазных авторов столь упорно ее отстаивают? В первую очередь тем, что, защищая предвоенный внешнеполитический курс в целом, они стремятся скрыть те внутренние причины, которыми руководствовалось правительство Болдуина, провозглашая "невмешательство". Среди них не последнее место занимал страх перед "коммунистической революцией" в Испании, которая могла не только подорвать позиции английского капитала на Пиренеях, но и оказать большое влияние на судьбы Народного фронта по Франции и рабочее движение в Англии. И не случайно К. Уоткинс среди причин, приведших к возникновению "невмешательства", отмечает антисоветские настроения, характерные в 30-е годы для многих политических деятелей Англии и Франции, а также их страх перед тем, что Испания станет коммунистическим государством [50].

Почти все буржуазные историки изображают "невмешательство" как особую политику, характерную только для отношений с Испанией. Тем самым они искусственно отрывают ее от внешнеполитического курса Англии 1933-1939 годов. Выходит, что "невмешательство" - это одно, а "умиротворение" - нечто совершенно другое. Между тем "невмешательство" лишь одно из проявлений "умиротворения". Оно оказало влияние как на позицию правительства Н. Чемберлена при аншлюсе Австрии, так и особенно на возникновение мюнхенской политики. В свою очередь, мюнхенское предательство во многом определяло позицию Англии на заключительном этапе гражданской войны в Испании.

С неменьшим упорством, чем версию о французском происхождении "невмешательства", многие авторы продолжают защищать тезис о том, что эта политика преследовала единственную цель локализации конфликта и тем самым предотвращения "большой войны" в Европе. С разными оттенками и вариациями на это ссылаются Дж. П. Гуч и Э. Карр, О. Рейнольдс и X. Томас. Пишет об этом и А. Иден [51]. Однако эта точка зрения встретила серьезный отпор. "Невмешательство" в теории должно было уменьшить опасность превращения испанского конфликта в "общеевропейскую войну", подчеркивал Дж. Макинтош в работе "Пути, которые вели к войне", на практике же оно "превратилось в фарс и было одной из главных причин поражения испанского правительства". "Невмешательство на деле было фарсом",- повторяет лейборист М. Фут. Оно стало "божьим даром" для испанских нацистов, отмечает Р. Блют. "Республика имела большие ресурсы, поддержку большинства населения. Она победила бы, если бы встретила такое отношение, которое диктовалось международным правом... Английская и французская политика, а не политика Гитлера и Муссолини, решила исход гражданской войны в Испании" [52],- подводит итог А. Тейлор.

Критики официальной точки зрения на "невмешательство" убедительно показывают, что оно играло на руку фашистским мятежникам и облегчало проведение итало-германской интервенции. Однако они не идут дальше. Никто из них не говорит о том, что "невмешательство", а это ясно показал ход событий в 1938-1939 годах, обернулось против его инициаторов. Оно облегчило Гитлеру и Муссолини не только подготовку новых актов агрессии, но и, в конечном счете, развязывание второй мировой войны. И все же сам факт, что в английской историографии идет полемика, что антикоммунистические версии взяты под обстрел,- явление примечательное. Конечно, позиции реакционных историков еще далеко не сломлены и предстоит острая борьба по многим вопросам, среди которых вопрос о мотивах английской политики в отношении Испании занимает видное место.

Проблема "умиротворения" фашистских держав - Германии и Италии - является центральной в трудах английских историков, посвященных кануну войны. Рассматривая политику "умиротворения", многие буржуазные исследователи пытаются обосновать его "необходимость и неизбежность". Они нередко ссылаются на миролюбивые настроения английского народа, общественного мнения, но совершенно обходят антисоветскую подоплеку этой политики. Как правило, называют Н. Чемберлена, С. Хора, Э. Галифакса и других "миротворцев" министерского ранга и ничего не говорят о тех, кто стоял за кулисами, идейно обосновывая и направляя проведение в жизнь капитулянтского, антисоветского курса.

В английской буржуазной историографии господствует мнение, согласно которому политика "умиротворения" начала проводиться с весны 1937 года, когда Н. Чемберлен стал главой консервативного правительства. Сторонники этого мнения нередко тесно связывают политику с личными качествами нового премьера. Получается, что ответственный политический курс страны определялся не интересами ее правящих кругов в целом, а одним человеком. Вот лишь несколько примеров этого.

У. Черчилль: "Чемберлен был убежден, что ему выпала особая миссия прийти к дружескому соглашению с обоими диктаторами - итальянским и германским,- и считал себя способным добиться этого".

Официозный историк Р. Лаффан: "Чемберлен верил в возможность "сесть за один стол" и договориться с Гитлером и Муссолини. Навыки "бирмингемского бизнесмена" он перенес в "большую политику".

А. Тейлор: Чемберлен "верил, что европейские диктаторы - Гитлер и Муссолини - являются такими же разумными государственными деятелями, как и он сам, или, но всяком случае, с ними следует обращаться как с таковыми и что их неудовлетворенность может быть умиротворена в разумной дискуссии".

Д. Томпсон: Свой опыт бизнесмена и некоторые черты лорд-мэра Бирмингена, а им он был до 1937 года, Чемберлен перенес на внешнюю политику [53].

Другие ссылаются на недостаток у Чемберлена политического опыта и кругозора и даже незнание Европы. Так, оксфордский профессор X. Тревор-Рупер писал, что Чемберлен "не знал истории и мира: для него политический кругозор был ограничен его собственным ограниченным горизонтом", в связи с чем он "просто не мог считать, что Гитлер фундаментально отличается от него самого" [54].