К ее удивлению, ее привели к королю спустя всего несколько часов после их прибытия. И к еще большему удивлению – и, признаться, к тайной радости, – рядом снова был Роланд. Улыбаясь ей, он снова взял ее за руку и подвел к королю, сжимая ее пальцы в своей горячей ладони.

И снова Кайла не поняла значения этой улыбки. Она чувствовала себя очень неуверенно.

– Нам больно, – отрывисто произнес Генри, – видеть вас так плохо одетой, леди Кайла.

Ее одежда! Это было последнее, что ожидала сейчас услышать Кайла от короля. После всего, что случилось, после того, как ее жизнь разлетелась в клочья, после всех убийств, интриг и предательств говорить с ней о таких пустяках?

Кайла опустила хмурый взгляд на свою потертую, в пятнах юбку, пытаясь сохранить самообладание.

– Ваше величество! – Она старалась изо всех сил, чтобы ее голос звучал ровно. – Мне очень жаль, что я вызвала ваше неудовольствие.

– Стрэтмор, – Генри уже перевел взгляд на ее спутника. – Докладывайте.

Роланд выпустил ее руку. Она слушала, как он перечислял факты своей поездки от Лондона до Шотландии и обратно. В этом сухом изложении даже история о том, как он захватил ее ночью в гостинице, показалась ей историей о чьей-то другой жизни, и вообще, ей казалось, что он рассказывает о ком-то другом, не о ней.

Каминная решетка была покрыта чугунными розами, чугунными лилиями, даже чугунными виноградными ягодами, выглядывающими из-за чугунных листьев. Поверху шли листья земляники, один за другим вытянувшиеся в ряд из конца в конец. Кайла подумала, случайно или с тайным смыслом кузнец, который делал эту решетку, почти в точности повторил ряд, украшавший королевскую корону. Если так, то он, наверно, отличался большой смелостью и лукавством.

Впрочем, возможно, кроме нее, это вообще никто не заметил. Здесь, в личных покоях короля, было такое изобилие всевозможных роскошных украшений, что рябило в глазах: великолепные гобелены, стулья и кресла, украшенные драгоценными камнями, огромная кропать под роскошным балдахином, шитым золотом.

Внезапно Кайла поняла, что в комнате опять повисла тишина, Роланд закончил свой рассказ. Бросив взгляд из-под ресниц на короля, Кайла увидела, что Генри задумчиво рассматривает ее, потирая подбородок. Она заметила также, что его левая нога снова начала раздраженно постукивать по полу в беззвучном, но явно нервном ритме.

Она еле заметно вздохнула и взглянула на него, на этот раз прямо. Но ее пальцы, скрытые в складках платья, с силой сжали материю.

– А теперь, леди Кайла, – Генри даже чуть приподнялся со своего кресла, – сообщите нам свою версию произошедшего, пожалуйста.

Она не могла ослушаться королевского приказа. Образ комнаты в Тауэре, где она провела последние несколько часов, возник перед мысленным взором, но она отбросила его и сжала руки в кулаки.

– Мой отец не убивал мою мать, сир.

Эти слова вызвали общий удивленный вздох в комнате, многие придворные подались вперед, чтобы не упустить ни слова. Генри поднял руку; шум мгновенно утих. Жестом он велел ей продолжать.

– Он любил ее, он никогда бы не причинил ей вреда. Он умер с ее именем на устах, призывая ее к себе. Он не убивал ее.

Она хотела снова опустить глаза, но не смогла. Тогда она сосредоточила свой взгляд на короле, на его темных волосах. Она чувствовала присутствие Роланда рядом – сильного, надежного.

– Я уговорила его уехать. Я убедила его в том, что ему опасно оставаться. Это я все спланировала.

Она подождала несколько мгновений, но никто ее не прервал, никто не обвинил во лжи. Король слушал ее с задумчивым, сосредоточенным видом. Кайла продолжала:

– После того как мою мать… обнаружили мертвой, с ним что-то произошло. Как будто это у него отобрали жизнь, а не только у нее. Он перестал есть, не мог спать, не мог даже пить. Он сидел день и ночь в ее спальне, сидел и плакал.

Боль от этих воспоминаний была такой острой, что Кайла замолчала на несколько мгновений. Пытаясь прийти в себя, она поджала пальцы ног в своих мягких кожаных туфельках, концентрируясь на том, чтобы почувствовать мраморные плиты под ногами. У нее вспоили ладони. Стрэтмор снова взял ее за руку. Она оттолкнула его руку.

– Я знала, что о нем говорили, сир. Я знала, что все думали. Но он был в полном неведении. Он просто существовал в эти дни, как растение. Он не жил. Ничего не понимал и не осознавал. И я должна была спасти его.

– Поэтому вы сбежали, – задумчиво пробормотал король, уставившись в огонь.

– Я не могла позволить ему вот так просто умереть за то, что он не совершал. Я не могла позволить, чтобы его казнили.

– И все же, – тихо сказал король, – он мертв, мой Роузмид.

– Да, – отвечала она. – Мой отец мертв.

Какое-то время король молчал, просто продолжал смотреть на пламя. В комнате повисла тишина, никто не двигался, никто не дышал, во всяком случае, так казалось Кайле. Только Роланд казался живым рядом с ней. И она, как ни странно, была ему за это благодарна.

– Расскажите нам, как он умер, – приказал король.

– От лихорадки, ваше величество. Он… очень плохо чувствовал себя после смерти моей матери… – Кайла выпустила складки своей юбки и сжала руки перед собой. – Он так и не оправился от этого. Он умер всего через несколько недель после того, как мы покинули Лондон. Было очень холодно, и он накрывал одеялами нас с братом, пока мы спали.

Она не хотела вспоминать об этом, не хотела обнаруживать свою боль перед всеми этими людьми. Она не доставит им такого удовольствия. Она не плакала тогда, над мертвым телом своего отца, не станет плакать и сейчас. Она должна держаться!

– Мой брат и я продолжали путь в Гленкарсон, как вы знаете, сир. Мой отец хотел, чтобы мы поехали к брату нашей матери.

– К Макалистеру, – произнес король, по-прежнему не отводя взгляда от камина, словно ему было тяжело смотреть на кого бы то ни было.

– Дядя принял нас.

Она не хотела рассказывать о том, что было дальше, слишком свежа была рана от крушения всех их надежд, которые появились у них в Гленкарсоне, надежд, которым было не суждено осуществиться после прибытия туда Стрэтмора со своими людьми.

Нет, она не станет рассказывать этим людям о том, как им удалось найти единственное слабое место у человека, предоставившего ей и брату защиту и кров. Они задели его гордость, и он не мог поступить иначе. Теперь она понимала, что ничего, чтобы она ни сказала или ни сделала, не остановило бы Малкольма. Он выбрал свою судьбу, он выбрал сражение, и ему было все равно, что увлек за собой на смерть столько достойных людей.

«Если этого хочет бог, так тому и быть!» – сказал он ей тогда.

И, надо думать, бог действительно этого хотел, так как это случилось.

Так что же она могла сейчас рассказать этим лощеным придворным о том дне, когда Малкольм закрыл ее в ее комнате, забрав Алистера с собой?

Он плакала и кричала, умоляла, требовала, чтобы ее выпустили, пока у нее не пропал голос, но не слышала ничего, кроме ледяного молчания за дверью, потому что они все ушли тогда, ушли на битву, и, может быть, она была единственная, кто остался в целом замке.

Из своей комнаты она слышала звуки битвы вдали.

И каждый крик разрывал ее сердце на части, так как это мог быть крик Алистера или человека, который его убивал, а она совершенно ничего не могла сделать, чтобы предотвратить это.

А затем шум боя затих и начался пожар.

Какая-то часть внутри ее хотела, чтобы пришла смерть. Она представляла себе, как все сразу станет легко и просто, если лечь на свое скромное ложе и вдыхать ядовитый дым, пока он не наполнит легкие и пока не спустится вечная тьма.

Но тело не желало слушаться полубезумного сознания, желающего смерти, оно хотело жить, и тогда Кайла обмотала руку одеялом, встала на стул и, задыхаясь и кашляя, с трудом разбила толстое окно, расположенное довольно высоко в ее маленькой комнате. Но даже когда она разбила толстое полупрозрачное стекло, она поняла, что с трудом сможет протиснуться в маленькое отверстие. И все же каким-то чудом ей это удалось. Вся порезавшись и расцарапав руки, она выбралась через него наружу и свалилась на землю, в то время как все вокруг уже было объято пламенем. Замок полыхал.