Она выскочила из комнаты прямо в толпу слуг, которые, вытянув шеи и вытаращив глаза, слушали ее оскорбительные слова. Они так взглянули на нее, как будто перед ними появилась сама смерть.

Гертруда протиснулась между двумя застывшими с открытыми ртами слугами, и, прежде чем заговорить, целых полминуты смотрела на Марию округлившимися глазами.

– И что нам теперь с ним делать, милая?

– Я… мне это безразлично.

В толпе слуг раздались вздохи и приглушенный шепот.

– Боже, – воскликнула Гертруда, ломая руки. – Кажется, его светлость скоро нас покинет.

– Вне всякого сомнения.

– Какой стыд. С тех пор как вы приехали, ему стало заметно лучше. Сегодня утром леред завтраком он сказал, что все это только благодаря вам.

Мария нахмурилась.

– Лгать грешно, Гертруда…

– Такими вещами не шутят, милочка. Он сказал: «Мисс Эштон, подобно весеннему воздуху и солнечному свету, ворвалась во тьму моего сознания».

Мария нахмурилась сильнее. Плечи ее поникли.

– Он улыбался, говоря это, – добавила Гертруда и фыркнула.

Из-за угла показалась служанка. Она бежала по коридору, подхватив юбку. Ее нижнее белье ослепительно сверкало, а огромный живот подпрыгивал.

– Ее светлость поднимается наверх, – объявила она взволнованным шепотом.

Все посмотрели на Марию. Гертруда подвинулась ближе.

– Если его все равно увезут, то, наверное, неважно, как выглядит его комната или он сам.

– Если бы у нас было время…

– Вы должны задержать ее, милая.

– Кто возьмет на себя смелость остановить герцогиню Салтердон?

– Думаю, кроме вас, некому.

– Он опять будет сопротивляться.

– Вряд ли, судя по выражению его лица в тот момент, когда вы сказали, что бабушка собирается увезти его. Он стал белым как мел.

Мария постаралась сосредоточиться, сообразив, что позволила своим оскорбленным чувствам, гневу и разочарованию взять верх над разумом. Ведь она действительно заметила тень страха в его обычно безжизненных серых глазах. При воспоминании об этом ей стало плохо.

– Да, – тихо сказала она. – Я попытаюсь задержать ее.

Гертруда улыбнулась и хлопнула в ладоши. – За дело, девочки, и поторопитесь. Вперед выступила Молли.

– Вы хотите, чтобы после этого я вернулась туда? – спросила она, показывая на свой заплывший глаз.

– У тебя вид как после воскресного вечера, проведенного в таверне Билла и Беверс. Поторопись, пока я не подбила тебе второй глаз.

Слуги, сжимая в руках метлы и корзины для мусора, как будто это были копья и щиты, направились в логово дракона. Мария закрыла глаза. Она со страхом ждала, что раздастся грохот, крики, и испуганные слуги выскочат обратно в коридор.

Ничего этого не случилось.

Она застыла, не в силах шевельнуться или вздохнуть. Щеки ее пылали от воспоминаний о минутах, проведенных в комнате Салтердона. Глупая, наивная и невежественная девчонка. Проведя два года у постели Пола и выслушивая его откровения, она должна была догадаться, что гнев и недоверие Салтердона вызваны совсем не его неспособностью ходить.

Но почему именно сейчас это так взволновало его?

– Мисс Эштон.

Заморгав, она повернулась к герцогине.

– Я хочу видеть внука.

– Нет.

– Прошу прощения?

– Он… еще не готов.

– Но вы сказали…

– Осталось совсем немного… Думаю, Гертруда уже заканчивает…

Герцогиня подошла ближе, так близко, что Мария увидела золотые искорки в глазах старухи – совсем как у ее внука. На девушку смотрели его глаза, доброта и человечность которых были скрыты за стальной завесой аристократизма.

В этот момент дверь открылась, и из комнаты вышла Гертруда. Она посмотрела на Марию, а затем перевела взгляд на герцогиню.

– Его светлость готов принять вас.

– Неужели? – ответила герцогиня, приподняв бровь, искоса взглянула на Марию и презрительно скривила губы. Она подождала, пока Гертруда уступит ей дорогу, и вошла в комнату.

Мария последовала за ней, держась на почтительном расстоянии. Она не решалась поднять глаза или вздохнуть, и держалась на ногах только потому, что Гертруда была рядом. Прошло довольно много времени, прежде чем она осмелилась взглянуть на Салтердона.

– Отлично побрит, правда? – зашептала Гертруда. – У меня было такое чувство, что он перережет мне горло этой проклятой бритвой, прежде чем я закончу. Теперь нам осталось только уговорить его постричься.

– А мне все больше нравятся его волосы, – пробормотала Мария, не отрывая взгляда от своего подопечного. Он сидел перед камином в кресле с высокой спинкой, и колеблющийся свет делал его точеное лицо похожим на мраморное. Он еще никогда не выглядел таким… красивым. Таким представительным. Таким… надменным и самоуверенным, совсем не похожим на того человека, который всего несколько минут назад положил ее ладонь себе между ног и назвал шлюхой.

Она не шлюха, черт бы его побрал! Она не… Хотя на какое-то мгновение, когда тепло его тела и его реакция на прикосновение ее ладони дошли до ее сознания, она почувствовала себя шлюхой. Да и сейчас чувствует… Господи, дай ей силы.

– Я одела его во все лучшее. Он всегда любил нарядиться. Потратил целое состояние на лондонских портных, а ткани ему привозили прямо из Китая. Выглядит внушительно, правда?

Герцогиня Салтердон остановилась перед креслом внука. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, а затем он сухо сказал:

– Прошу прощения, что не встаю, ваша светлость. Вы должны понимать…

– Разумеется. Единственное, чего я не понимаю, – почему ты на меня сердишься.

Он помедлил с ответом. Постороннему могло показаться, что разговор, которого он счел бы за благо избежать, оставляет его равнодушным. Но это было совсем не так.

Он был внутренне сосредоточен и несколько раз повторял фразу про себя, чтобы произнести ее уверенно и гладко. Мария застыла на месте, боясь вздохнуть. Она вспоминала вчерашний вечер, те несколько часов перед заходом солнца, когда, сыграв ей мессу Баха, он читал вслух «Викария из Уэйкфилда». Салтердон запинался на каждом слове, ругая себя за неловкость, повторял, взмокнув от напряжения, фразу еще и еще раз, пока слова плавно и без усилий не стали слетать с его губ. Закрыв лицо руками, она плакала, смеялась, и снова плакала.

Наблюдая за ним сейчас, за его напряженными плечами, желваками на щеках и вцепившимися в подлокотники кресла пальцами, она повторяла про себя: «Медленнее. Аккуратнее, ваша светлость. Не нужно торопиться. Расслабьтесь, и все получится само собой… и не обращайте внимания на те ужасные вещи, что я вам наговорила. Простите меня, простите меня, простите меня».

Гертруда взяла ее за руку, вывела в коридор и закрыла дверь. В это время слуга герцогини предложил Салтердону выпить. Сердце Марии замерло. Она открыла было рот, чтобы запротестовать, но Гертруда энергично затрясла головой.

– Он в порядке, милая. Оставь их одних.

– Ему трудно удерживать бокал. А что если он уронит его? Он почувствует себя униженным и…

Гертруда усадила Марию на стул и принялась приводить в порядок ее прическу, пострадавшую во время стычки с Салтердоном.

– Что это ты так разволновалась? – небрежно спросила экономка. – Ты ведь яснее ясного дала понять, что о нем думаешь. Назвала его помойной крысой…

– Нет! – вскрикнула девушка и повернулась к подруге. – Я этого не говорила. Я сказала, что хотела бы, чтобы он сгнил, как помойная крыса.

– Ладно, пусть так. Но ты не будешь отрицать свои слова, что тебя не волнует его судьба, и что он заслужил быть среди воющих безумцев.

– О Боже, – Мария опять опустилась на стул. Не удивительно, что отец ежедневно молился за ее пропащую душу. – Мне кажется, что его светлости нужен кто-то эмоционально более устойчивей. Он иногда пугает меня и злит. Но в другие минуты, несмотря на отчаяние, злость и страх, я ощущаю какую-то теплую волну внутри. Она умолкла, прикусив губу.

– Материнское чувство. Думаю, это присуще любой женщине.