Они возвращались домой в полном молчании. Небо потемнело, стало дымчато-серым. Заметно похолодало, и на улицах не было ни души, видимо, в Уинтер-Гарден такую погоду не жаловали.

Естественно, Мадлен и Томасу было о чем поговорить, но Мадлен думала о чем-то своем, и Томас не хотел ей мешать. Да и что он мог ей сказать? Говорить о делах на улице нельзя, а все остальное... Разумеется, Томас прекрасно понимал: как только они доберутся до дома и закроют за собой дверь, Мадлен заведет разговор о его неприличном поведении на обеде у леди Клер. Что ж, по крайней мере у него есть какое-то время, чтобы придумать подходящее оправдание. Хотя какое он мог придумать оправдание? Томас понятия не имел. Можно, конечно, прямо ей сказать: ему так хотелось к ней прикоснуться, что он не смог удержаться. И пусть еще благодарит, что он не позволил себе большего и не скомпрометировал ее в присутствии леди Клер и всей прислуги. Только вряд ли Мадлен придутся по душе его откровения. Томас не мог распознать ее настроения, хотя был абсолютно уверен в том, что она раздражена – Мадлен даже не делала попытки заговорить и очень уж быстро шагала, хотя и понимала, что ему, хромому, трудно за ней угнаться.

У калитки Мадлен остановилась и подождала, когда Томас откроет ее. Внезапный порыв ветра сорвал с головы Мадлен капюшон, и она зябко поежилась.

– Очень холодно, – пробормотал Томас. И тут же смутился – ведь и без слов было ясно, что сильно похолодало.

Мадлен, уже шагавшая по дорожке, неожиданно остановилась, так что. Томас едва не сбил ее с ног. Пристально посмотрев на него, она сказала:

– Да, Томас, вы правы, очень холодно. А поскольку погода – единственная тема, которую вы не боитесь со мной обсуждать, то давайте поговорим о погоде. Например, могу вам сообщить: сейчас так холодно, что у меня замерзли губы, и мне хотелось, чтобы вы их согрели.

Томас почувствовал, что у него перехватило дыхание. Ничего подобного он не ожидал. Он невольно отступил на шаг, но Мадлен такая реакция явно не понравилась. Глаза превратились в узенькие щелочки, и она крепко сжала кулаки, так что даже сквозь перчатки стали видны костяшки пальцев.

– Мы с вами, Томас, испытываем физическое влечение друг к другу, и вы это прекрасно знаете, – продолжала Мадлен, глядя ему в глаза. – Решайте, чего вы хотите от наших отношений, и я приму любое ваше решение, но мне кажется, вам пора перестать насмехаться надо мной.

Томас в изумлении уставился на свою напарницу. Он не знал, как отреагировать на ее слова, и Мадлен это поняла. «Значит, она не просто рассердилась на меня, – промелькнуло у Томаса. – Она в ярости, потому что решила, что я над ней насмехаюсь». Да, было совершенно очевидно, что Мадлен именно так расценила его действия. Что ж, ничего удивительного. Ведь всего два дня назад он заявил, что они не могут быть любовниками, а сегодня вдруг принялся поглаживать ее ноги.

Порыв ветра выхватил из прически Мадлен прядь волос, и Томас, протянув руку, заправил локон ей за ухо. Она уже дрожала от холода, но не отводила взгляд и по-прежнему смотрела ему в глаза.

При одной мысли о том, что сейчас он поцелует Мадлен, у Томаса перехватило дыхание. Хотя дул холодный, уже по-настоящему зимний ветер, ему казалось, что его тело объято пламенем. Внезапно почувствовав, что больше не в силах сдерживаться, Томас взял Мадлен за локоть и повел к дому.

– Но, Томас... – пролепетала она.

– Не могу же я целовать вас здесь, на виду у всех. Мадлен промолчала, но Томас понял, что она улыбается. Остановившись у входа, он достал из кармана ключ и повернул его в замке. Затем втащил Мадлен в холл и тотчас же захлопнул за собой дверь. Томас чувствовал, как кровь стучит у него в висках, хотя внешне оставался совершенно спокойным.

Какое-то время они стояли в холле. Стояли, пристально глядя друг на друга и прерывисто дыша. Томас все еще колебался; он уже забыл, когда в последний раз целовал женщину, и им овладела странная нерешительность. А Мадлен ждала. Ее прекрасные голубые глаза смотрели на него и, казалось, говорили: «Неужели передумаешь? Неужели отстранишься?»

Но Томас, хоть и медлил, не собирался отступать. Слишком долго он мечтал об этом, и теперь мечты его начинали сбываться.

Так и не сняв плащ, он склонился над Мадлен и на мгновение замер. Она закрыла глаза и почти тотчас же почувствовала, как губы Томаса осторожно прикоснулись к ее губам. Мадлен тихонько ахнула. Томас вдруг понял, что у него перехватывает дыхание. А сердце его колотилось в груди как бешеное. Ведь ему сейчас предстояло испытать неземное блаженство.

Мадлен его не торопила, и Томас был благодарен ей за это. Ему хотелось на всю жизнь сохранить в памяти эти чудесные мгновения. Внезапно он почувствовал прикосновение ее прохладных ладоней и понял, что руки Мадлен уже обвивают его шею. Томас обнял ее за талию и привлек к себе. Дыхание Мадлен участилось, и она, тихонько вздохнув, попыталась прижаться к нему покрепче.

Томас чувствовал, что пламя его желания разгорается все ярче. Не в силах более сдерживаться, он впился в губы Мадлен страстным поцелуем и тотчас же почувствовал, что она отвечает на его поцелуй. Оба застонали, стараясь еще крепче прижаться друг к другу.

Наконец он прервал поцелуй и начал осторожно подталкивать Мадлен к стене. У самой стены она чуть отстранилась и принялась расстегивать его плащ. Потом вдруг прошептала:

– Томас, ласкай меня, ласкай...

О Господи, как же ему хотелось выполнить ее просьбу! Хотелось раздеть Мадлен и прикоснуться к ее обнаженному телу. Хотелось повалить ее на пол прямо здесь, сейчас.

Он сдержался. Заставил себя сдержаться, потому что вдруг осознал: нельзя допускать подобное... ведь они с Мадлен приехали в Уинтер-Гарден вовсе не для того, чтобы сделаться любовниками. К тому же ему едва ли удалось бы удержать ее, она наверняка покинула бы его.

В конце концов чувство долга возобладало над страстью, и Томас взял себя в руки. Приблизившись губами к губам Мадлен, он осторожно поцеловал ее, и теперь в его поцелуе не было прежней страсти. Мадлен, конечно же, почувствовала это; она прерывисто прошептала: