Белинда расхаживает по дому в кремовой нейлоновой ночнушке и выглядит как восставший из гроба мертвец. Бессонная ночь, бутылка красного вина, которую она выпила прошлой ночью, вернувшись с festa, да еще и крепкий утренний кофе с молоком – все это сильно ударило по ее желудку. Раздражительная, сбитая с толку, мучающаяся тошнотой, она пребывает в почти шоковом состоянии. В конце концов, не каждый день теряешь дочь.

Прошлой ночью, вернувшись в «Casa Mia» в ярости, раскрасневшаяся и униженная, она села хлебать лечебное красное вино в ожидании смиренного возвращения Мэри. Тишина в доме была давящей. Даже сверчки молчали. Только свистел горячий ветер. При малейшем скрипе двери или дребезжании ставня Белинда выкрикивала имя дочери, ожидая, что в дверном проеме вот-вот покажется овечье лицо Мэри и тотчас же раздадутся униженные мольбы о прощении. Но Мэри так и не пришла. Чем дольше Белинда ждала, тем яснее понимала, что уход дочери был не какой-нибудь шуткой или подростковым порывом, а вполне реальным шагом.

И все же даже сегодня утром, распахнув дверь в спальню Мэри, она была готова увидеть ее там. Вообще говоря, она была почти уверена, что дочь сидит на постели со смущенным взглядом, говорящим «простишь-ли-ты-меня-когда-нибудь?». Но нет. Когда Белинда открыла дверь в маленькую белую, похожую на келью комнату, там обнаружились лишь тщательно заправленная постель, кое-какая аккуратно сложенная одежда и несколько веточек лаванды в стакане возле кровати. Дешевая косметика была расставлена по подоконнику, а купальная шапочка по-прежнему лежала возле душа, в углу комнаты.

«Ну, по крайней мере побег с этим мерзким Кевином она не планировала заранее», – подумала Белинда. Это да еще тот факт, что americana, казалось, пребывает в таком же ужасе от исчезновения сына, было единственным утешением. Но увы, Лорен не устроила такой же сцены на глазах у всей деревни и людей из соседних долин. Лорен не повышала голоса. Белинда же вопила, как профессиональная плакальщица, размахивая руками и ругаясь, так что лицо ее начало синеть. Все это было слишком унизительно, чтобы вспоминать. Белинда не чувствовала себя такой оскорбленной, униженной и подавленной с тех пор, как застала своего мужа трахающимся, как животное, с ее подругой-и-ближайшей-соседкой.

«Как могло дойти до этого?» – задается она вопросом, сидя одна на террасе и глядя на «Casa Padronale» внизу, в долине. Чем она это заслужила? Она приехала в Тоскану почти пять лет назад, чтобы попытаться начать новую жизнь, чтобы скрыться от позора – неверности мужа. Она приехала с новыми решениями, новыми надеждами, новыми мечтами, новыми идеями. Она заново создала себя. Она даже полюбила чеснок и открыла для себя Микеланджело. Возможно, когда-нибудь она даже научится рисовать акварелью передний план. Она планировала воплотить мечту Френсиса Мэйза и прожить плодотворную жизнь среди плодородных холмов Тосканы. А теперь это все разорвано в клочья. Белинда начинает плакать. Это не те обычные крокодиловы слезы, что она использует для Дерека и Хоуарда, когда нуждается в их внимании и поддержке. Это настоящие слезы. Молчаливые слезы отчаяния. Они медленно и тихо катятся по щекам, и нет сил их вытереть. Белинда не плакала от горя более пяти лет – если не считать разыгранных ею спектаклей. Даже во время развода она устроила всего лишь пару очень публичных рыданий, да и то только в те моменты, когда ее муж особенно того заслуживал.

Однако жарким утром этого понедельника все по-другому. Мэри ушла, и Белинде не к кому обратиться за помощью или поддержкой. В упорной битве за господство над долиной ей удалось отвратить от себя всех союзников и друзей, которые у нее когда-либо были. Слеза стекает по ее носу и повисает на самом кончике, покачиваясь, прежде чем медленно упасть на стол. Никто не звонил ей этим утром. Никто не пришел. В кризисные времена сообщество экспатов обычно держится вместе. Когда крышу Хоуарда сдуло бурей, он жил по очереди то у нее, то у Дерека, пока не набрал достаточно денег, чтобы починить дом. Да, экспаты всегда держатся вместе – конечно, кроме тех случаев, когда они воюют друг с другом.

Белинда вглядывается в долину и силится разглядеть, что происходит в «Casa Padronale». Машина Лорен там. Americana дома. Боже, как же ей хочется, чтобы эта женщина никогда не принимала решения заставить «работать на себя» именно этот утолок Тосканы! Почему она не поехала севернее, по направлению к Лукке, где пасутся богатые британцы, или на восток, поближе к Картоне, где живет богема? Почему ей понадобилось очертя голову забираться в глубину Тосканы, в самое сердце Кьянти, и устраивать тут свой изысканный дом? Поджибонси знаменит в окрестностях как самый уродливый город в Тоскане – неужели и этого было недостаточно, чтобы отпугнуть ее?

Эта женщина стала сплошной проблемой с тех пор, как приехала и стала совать свой длинный нос в то, что ее не должно было касаться. Она завоевала долину, узурпировала давно занятое Белиндой место, настраивала ее друзей против нее. Конечно, она должна была стать Большим Сыром, и, конечно, она должна была выиграть соревнования! Эта женщина – такая вульгарная, такая пробивная и такая американка. Весь этот чудовищный кавардак – ее вина. Белинда тут совершенно ни при чем. Она ни коей мере и ни в каком виде не несет за это ответственности.

Она смахивает слезу коротким пальцем и глотает тяжелый ком, образовавшийся в горле. Наклоняется вперед, чтобы лучше разглядеть дом Лорен. Сердце замирает. Не Кевин ли это бродит там по участку? В белой рубашке и джинсах? Хотя этот человек слишком высок ростом для сына americana. Белинда вглядывается, лихорадочно осматривает склон холма в поисках кого-нибудь похожего на дочь. Что на ней было надето вчера? Белый топ и юбка из денима? Не она ли идет за этим парнем? Белинда вытягивается вперед, ее налитые кровью глаза щурятся на солнце. Где этот чертов бинокль, когда он так нужен? Она встает. Она готова поклясться своей нейлоновой ночнушкой, что Мэри живет в «Casa Padronale». Ее собственная дочь ночует в доме врага! Это больше, чем можно вынести!

Она бросается к телефону, держа палец наготове, чтобы набрать номер. Номер! Номер? Какой номер у этой американской суки? Следовало бы помнить его наизусть: ведь она столько раз готова была набрать его. Вот и листок бумаги, на котором он записан. В трубке длинные гудки. – Отвечай. Отвечай, сука, – бормочет Белинда. – Скорее.

– Алло ? – Знакомый голос Лорен. Он не такой холодный и немного более взволнованный, чем обычно.

– Я хочу поговорить с ней, – рявкает Белинда в трубку.

– Кто это? – спрашивает Лорен.

– Ты знаешь, кто это, – отвечает Белинда, голос ее искажен сарказмом. – Я хочу поговорить с Мэри.

– Ее здесь нет, – резко отвечает Лорен.

– Я тебе не верю.

– Ты называешь меня лгуньей? – спрашивает Лорен, и раздражение в ее голосе становится все сильнее.

– Дыы, – говорит Белинда, передразнивая акцент Лорен; она перестаралась: акцент получился ирландским. – Полагаю, это именно так.

– Ее здесь нет, – медленно произносит Лорен, как будто ее собеседница туга на ухо.

– Лгунья!

– Ее здесь нет.

– Лгунья.

– Боже мой, – отрывисто говорит Лорен, – разговаривать с тобой – все равно что с младенцем. Неудивительно, что твоя дочь ушла от тебя. Ее здесь нет, и за последние сутки она тут не появлялась. Как, кстати сказать, и мой сын. Я понятия не имею, где они, что они делают или что они планируют делать. – Голос Лорен начинает звучать несколько нервно, но она сдерживается. -Никто из них не связывался со мной, и, полагаю, никто из них не связывался с тобой. У меня нет ни малейшего представления, куда они могли отправиться. А у тебя ?

– Нет, – говорит Белинда тихо.

– Видишь ли, Кайл по-настоящему не знает Италию. Вернее, он знает язык и может здесь ориентироваться, но у него здесь нет друзей. А у Мэри?

– Что? – спрашивает Белинда.

– Есть ли у Мэри друзья в Италии?