– Это не я, сынок, – сказал он. – Последние четыре месяца я провел в Англии. Только вчера приехал в Дерри.

– Все равно мне нельзя разговаривать с вами, – ответил мальчик.

– Правильно, – согласился Билл. – У нас свободная страна. Мальчик помолчал, а потом сказал:

– Я дружил с одним из них. С Джонни Фьюри. Хороший парень. Я плакал, – сказал он со значением, слизнув остатки мороженого. Потом высунул язык, который стал ярко-оранжевым и облизал пальцы.

– Держись подальше от люков и канализации, сынок, – спокойно сказал Билл. – Подальше от безлюдных мест. Играй лучше на спортплощадке. Но больше всего берегись люков и канализации.

Глаза мальчика вновь заблестели, но он долго ничего не говорил. И вдруг:

– Мистер, рассказать вам кое-что интересное?

– Конечно.

– Вы видели этот фильм, где акула съедает всех людей?

– Ага. «Чччелюсти»

– Так вот, у меня есть друг. Его зовут Томми Викананза, у него с головой не все в порядке. Понимаете? Крыша поехала.

– Понятно.

– Он говорит, что видел такую акулу в Канале. Он гулял один в Бассей-парке недели две тому назад и сказал, что видел плавник. Он сказал, что он был восемь или девять футов длиной. Один плавник, понимаете? Он сказал: «Вот кто убил Джонни и остальных. Это Челюсти, я знаю, потому что сам видел». А я ему говорю: «Канал такой грязный, что там никто не может жить, даже мальки. А ты говоришь, что видел там Челюсти. У тебя крыша поехала, Томми». А Томми сказал, что она выскочила из воды, как раз как в конце того фильма и пыталась схватить его и съесть, но он вовремя успел отскочить. Смешно, правда, мистер?

– Очень смешно, – согласился Билл.

– У него крыша поехала, ведь правда? Билл заколебался.

– Держись подальше и от Канала, сынок. Понимаешь меня?

– Вы хотите сказать, что верите в это? Билл снова заколебался. Он должен был пожать плечами, но вместо этого кивнул.

Мальчик шумно выдохнул. Он опустил голову, словно от стыда.

– Вообще иногда я думаю, что и у меня крыша поехала.

– Я понимаю тебя, – Билл подошел к мальчику поближе. (Тот смотрел на него с опаской, но на этот раз не отошел). – Ты разобьешь себе все коленки на этой доске, сынок.

Мальчик посмотрел на свои исцарапанные коленки и улыбнулся.

– Да, вы правы. Я ее когда-нибудь выброшу.

– А можно мне попробовать? – неожиданно спросил Билл. Сначала мальчик посмотрел на него изумленно, а потом рассмеялся.

– Вот будет смешно, – сказал он. – Никогда не видел взрослого на скейтборде.

– Я дам тебе четвертак, – сказал Билл.

– Мой папа говорит...

– Никогда не бери денег или конфет у незнакомцев. Хороший совет. Но я все-таки дам тебе четвертак. Что ты на это скажешь? Я только до угла Дддджэксон-стрит.

– Не надо никакого четвертака, – сказал мальчик. Он снова рассмеялся – веселый и простой звук. Свежий. – Не нужен мне ваш четвертак. Я и так богатый, у меня два доллара. Но мне хочется на вас посмотреть. Только, если сломаете что-нибудь, не говорите, что это я вам дал.

– Не волнуйся, – сказал Билл. – Не скажу.

Он пальцем толкнул одно из истертых колес на доске, любуясь легкостью, с которой оно двигалось, – оно зажужжало, как будто внутри вертелся миллион подшипников. Звук ему нравился. Он вызывал какие-то хорошие, давно забытые чувства. Какое-то ощущение теплоты, прекрасной, как любовь. Он улыбнулся.

– О чем вы думаете? – спросил мальчик.

– Что сейчас убьюсь, – сказал Билл, и мальчик засмеялся.

Билл опустил доску на дорогу и поставил на нее одну ногу. Он покатал скейт туда-сюда, приноравливаясь. Мальчик наблюдал. В уме Билл уже видел себя катящим по Витчем-стрит к Джэксону на жгуче-зеленой, цвета авокадо, доске мальчика – сзади развеваются, как хвост, полы его спортивной куртки, лысина блестит на солнце, колени согнуты и подрагивают, как у неопытных лыжниц, когда они летят со своей первой горки. В таком состоянии что-то в тебе говорит, что ты вот-вот упадешь или уже упал. Он бьется об заклад, что мальчишка никогда не будет ехать на доске подобным образом. Он бьется об заклад, что ребенок поедет так, (чтобы обогнать самого черта) как будто не будет никакого завтра.

Хорошее чувство погасло в его груди. Он слишком ясно увидел, как доска выскальзывает у него из-под ног и летит, ничем не обремененная, вниз по улице, невероятная жгуче-зеленая доска того цвета, который может полюбить только ребенок. Он увидел и себя, падающего на зад или, может быть, на спину. Видел и одиночную палату в городской больнице, где он однажды был, когда навещал Эдди в такой же комнате, после того, как тот сломал руку. Билл Денбро, вытянувшийся во всю длину, одна нога подвешена на растяжках. Входит доктор, смотрит на его карту, потом на него и говорит:

«Ваши две главные ошибки, мистер Денбро, заключаются в том, что, во-первых, вы плохо правили доской, а во-вторых, вы забыли, что вам скоро сорок».

Он наклонился, поднял доску и подал ее мальчику.

– Думаю, не надо, – сказал он.

– Струсили, как цыпленок, – сказал мальчик, не очень обижаясь.

Билл приставил большие пальцы к ушам и стал хлопать локтями:

– Цып-цып-цып! Мальчик засмеялся.

– Мне пора домой.

– Будь осторожней на дороге, – сказал Билл.

– Нельзя быть осторожным на доске, – ответил мальчик, глядя на Билла, как будто он был одним из тех, у кого «крыша поехала».

– Хорошо, – сказал Билл. – «О'кей», как мы говорим в кинобизнесе. Я тебя понял. Но все-таки держись подальше от люков и любой канализации. И старайся держаться рядом с друзьями.

Ребенок кивнул.

– Я уже совсем рядом с домом.

Мой брат тоже был рядом с домом, -подумал Билл.

– Скоро все кончится, – сказал Билл мальчику.

– Вы думаете? – спросил тот.

– Да, я уверен, – сказал Билл.

– О'Кей! Тогда счастливо.., трусливый цыпленок!

Мальчик поставил одну ногу на доску и оттолкнулся другой. А когда он уже катился, поставил вторую ногу на доску и с грохотом полетел вниз по улице со скоростью самоубийцы. Но, как Билл и предполагал, он ехал с ленивой, небрежной грацией. Билл почувствовал любовь к этому ребенку, радость и желание быть ребенком самому, и это даже приглушило его страх. Мальчик катил так, как будто не существовало таких понятий, как старение и смерть. Он казался вечным и бессмертным в своих бойскаутских шортах цвета хаки, в своих потрепанных теннисных туфлях без носков, с грязными ногами, с развевающимися сзади волосами.

Смотри, смотри, влетишь в угол! -подумал Билл встревоженно, но мальчик вильнул бедрами влево, как танцор брейка, ноги его немного сместились по зеленой доске, и он без всяких усилий обогнул угол и свернул на Джексон-стрит, не думая, будет ли кто-нибудь идти ему навстречу. Мальчик, мальчик, -думал Билл, – не всегда будет так.

Он подошел к своему старому дому, но не остановился; только замедлил шаг. Во дворе были люди: мать в садовом кресле со спящим ребенком на руках наблюдала, как двое ребятишек лет десяти и восьми играли в бадминтон на траве, все еще влажной от недавно прошедшего дождя. Младший из них удачно отбил воланчик, и женщина крикнула: «Отлично, Син!»

Дом был того же темно-голубого цвета, и то же веерообразное окно блестело над дверью, но любимые мамины цветочные клумбы исчезли. С места, где он шел, можно было увидеть перекладину, которую отец сделал когда-то из железных труб на заднем дворе. Он вспомнил, как однажды Джорджи свалился с самого верха и выбил себе зуб. Как он орал!

После смерти Джорджи дом опустел для него и, зачем бы он ни приехал в Дерри, но только не за этим.

И он пошел к углу улицы и свернул направо, ни разу не оглянувшись. Скоро он очутился на Канзас-стрит, направляясь к окраине. Он постоял немного у забора, который тянулся вдоль дороги, выходя прямо к Баррснсу. Забор был тот же самый: шаткое сооружение из дерева, покрытое облупившейся белой известкой; и Барренс был тот же самый.., еще более дикий, если и изменился.