– Ты тоже получил жука, – напомнил Билл Эдди. – Почему?

– Не совсем жук, – сказал Эдди, – сверчок. В нашем подвале водятся сверчки. Дом за двести тысяч, а мы не можем избавиться от сверчков. По ночам они нас сводят с ума. Пару ночей тому назад у меня действительно был кошмар. Мне приснилось, что я проснулся, а моя кровать полна сверчков. Я пытался бить их ингалятором, но только громыхал, а проснувшись, обнаружил, что у меня в постели действительно полно сверчков.

– Хозяйка не видела ничего, – сказал Бен. Он посмотрел на Беверли, – как и твои родители никогда не видели крови, текущей из трубы, сколько бы ее ни было.

– Да, – сказала она.

Они стояли, глядя друг на друга под теплым весенним дождем. Майк посмотрел на часы.

– Автобус будет где-то через двенадцать минут.

– Я думаю, что пойду пешком, – сказал Бен.

– Я пойду с тобой, если ты проводишь меня, – сказал Ричи.

– Отлично, а куда ты идешь? Ричи пожал плечами:

– Пока не знаю.

Остальные решили ждать автобуса.

– В семь вечера, – напомнил Майк, – и будьте осторожны. Они согласились быть осторожнее, хотя Билл не мог понять, как можно искренне обещать что-нибудь, когда имеешь дело с таким чудовищным множеством непредвиденных факторов.

Он было начал говорить об этом, но потом увидел по их лицам, что все и без него об этом знают. Поэтому он пошел от них, приветственно помахав на прощанье. Туманный воздух окутал его лицо. Прогулка обратно в город будет длинной, но это хорошо. У него было над чем подумать. Он был доволен, что их союз возобновился и что они начали это дело.

1

Бен Хэнском отступает

Ричи Тозиер вышел из такси на перекрестке трех улиц – Канзас-стрит, Центральной и Мейн-стрит, Бен потерял его из виду в конце Ап-Майл-Хилл. Шофер был собратом Билла по вере, но ни Ричи, ни Бен не знали этого: Дэйв угрюмо молчал. Бен мог бы выйти вместе с Ричи, он и думал так сделать, но почему-то ему показалось, что лучше начать поодиночке.

Он стоял на углу Канзас-стрит и Долтри-клоуз, наблюдая, как такси вливается в поток уличного движения, кулаки его в карманах были крепко сжаты, и он старался забыть об отвратительных событиях сегодняшнего ланча. Но напрасно; мысли его упорно возвращались к черно-серой мухе, выползающей из печенья с сюрпризом на тарелку Билла. Он тщетно пытался удержаться от воспоминаний об этой твари, но через пять минут обнаруживал, что вновь и вновь вспоминает ее.

Я стараюсь как-то это объяснить, -думал он, – имея в виду не моральную сторону, а скорее математическую. Здания строятся по каким-то определенным правилам и законам природы, законы природы могут выражаться в уравнениях, уравнения можно объяснить. Как можно объяснить то, что произошло менее получаса тому назад?

– Оставь это, – говорил он сам себе уже не в первый раз. – Ты не можешь это объяснить, поэтому оставь это.

Очень хороший совет, правда, проблема заключалась в том, что он не мог воспользоваться им. Он вспоминал, что через день после того, как он увидел мумию на замерзшем Канале, его жизнь продолжалась как обычно. Он знал: что бы ни произошло, как бы близко ужас ни подбирался к нему, но жизнь его продолжалась, как ни в чем не бывало: он ходил в школу, сдавал тесты по арифметике, ходил в библиотеку, когда уроки кончились, да и ел с обычным аппетитом. Он просто включил то, что он видел на Канале, в свою жизнь, и даже если бы его убили.., ну, мальчишки часто бывают на грани смерти. Они носятся по улицам, не глядя по сторонам; заплывают слишком далеко на своих резиновых матрасах, а потом обнаруживают, что им недогрести; катаясь на лошадях, берут непреодолимые барьеры и ломают шею или падают с деревьев вниз головой.

И сейчас, стоя поя сеткой мелкого моросящего дождя перед магазином скобяных товаров, который в 1958 году был ссудной кассой, Бен смотрел на двойные окна, заполненные пистолетами, ружьями, шпагами и гитарами, подвешенными за грифы, как туши экзотических животных; и тут ему пришло в голову, что мальчишки всегда должны подвергать себя риску, а еще для них хорошо иметь какую-нибудь тайну в жизни. Они безоговорочно верят в невидимый мир. Чудеса, как светлые, так и темные, конечно, имеют для них огромное значение, и они всегда балансируют на грани. Но.., неожиданный сдвиг в сторону прекрасного или ужасного никогда не мешает им съесть добавку за обедом.

Но когда вы вырастаете, все меняется. Вы больше не лежите без сна в постели, услышав, что кто-то возится в туалете или скребется у окна, но когда действительно случается нечто неподдающееся логическому объяснению, цепи перегружаются, элементы перегреваются. Вы начинаете нервничать, трястись, извиваться и вилять, ваше воображение перепрыгивает с одного на другое, нервы дрожат, как у трусливого цыпленка. И вы не можете связать это состояние с тем, что уже было в вашей предыдущей жизни. Вы не можете это переварить. Вы возвращаетесь к этому снова и снова, играя своими мыслями, как котенок играет мячиком на веревочке. Пока наконец не сходите с ума или не убираетесь в такое место, где до вас никому нет дела.

Он пошел по Канзас-стрит, не задумываясь, куда именно он идет. И вдруг подумал: ЧТО МЫ СДЕЛАЛИ С СЕРЕБРЯНЫМ ДОЛЛАРОМ? Он до сих пор не мог вспомнить.

Серебряный доллар, Бен... Беверли спасла тебе жизнь с его помощью. Твою.., а может быть, и всех остальных.., особенно жизнь Билла. У меня кишки чуть не вырвало, пока Беверли не сделала.., что? Что она сделала? И как это смогло сработать? Она уклонилась от этого, и мы все помогли ей. Но как?

Слово пришло неожиданно, слово, которое вообще ничего не означало, но заставило сжаться его плоть. Чудь.

Он посмотрел на тротуар и некоторое время видел изображение черепахи, нарисованное мелом, – казалось, мир заплясал перед его глазами. Он крепко зажмурил глаза, а когда снова открыл их, то увидел, что это была не черепаха, а просто нарисованные «классы», наполовину смытые дождем. Чудь.

Что это значило?

– Я не знаю, – сказал он громко, и когда он оглянулся, чтобы посмотреть, не видел ли кто, как он разговаривает сам с собой, то обнаружил, что он свернул с Канзас-стрит на Костелло-авеню. За обедом он говорил другим, что только в Барренсе, единственном месте в Дерри, он чувствовал себя счастливым, когда был мальчишкой.., но это была не совсем правда. Было еще одно место. Либо случайно, либо в беспамятстве, но он пришел на это место – это была Публичная библиотека Дерри.

Он погулял по лужайке перед библиотекой, отмечая, что его матерчатые туфли постепенно намокают, глядя на застекленный проход, который соединял взрослую библиотеку с детской. Проход также не изменился, и отсюда, стоя за свисающими ветвями плакучей ивы, он мог видеть людей, проходящих взад и вперед. Старое восхищение наполнило его сердце, и он на самом деле забыл, впервые забыл о том, что случилось в конце ланча. Он вспомнил, как гулял по этому самому месту ребенком, только в зимнее время, и ему приходилось прокладывать путь сквозь глубокий снег, доходивший почти до бедер. Он приходил в сумерки, вспоминал Бен, и опять его пробирало до кончиков пальцев, которые уже онемели, а снег таял в его зеленых ботинках. Темнота опускалась над местом, где он стоял, и мир становился лиловым от зимних теней, небо на востоке было пепельно-серым, а на западе тлели последние красные угольки. Там, где он стоял, было холодно, возможно, градусов 10, но было бы еще холоднее, если бы ветер дул из замерзшего Барренса, как это частенько бывало.

Но там, меньше чем в сорока ярдах от места, где он стоял, люди ходили туда-сюда в одних рубашках. Там лился поток яркого белого света, отбрасываемого флюоресцентными лампами, висящими над толовой. Маленькие ребятишки вместе хихикали, влюбленные школьники старших классов держались за руки (и если библиотекарша видела их, то запрещала им делать это). Это было что-то волшебное, волшебное в хорошем смысле этого слова, и он был слишком мал, чтобы считаться с такими земными вещами, как электрический свет. Волшебством был этот сверкающий цилиндр света и тепла, соединяющий эти два темных здания, как дорога жизни; волшебством было наблюдение за людьми, идущими через это темное заснеженное поле, но не тронутыми ни темнотой, ни холодом. Это делало их прекрасными, почти богоподобными.