Семь ярко-красных тягачей с пингвинами на боку. На первой машине полощется флаг. Огромные сани нагружены бочками и ящиками. Через верхние люки залезаю в «балки» – так в Антарктиде зовут жилые помещения поезда. Горят печки. На кухне с надписью: «Филиал ресторана „Пингвин“» повар (он же и поездной врач) Юрий Семенов жарит говядину. Койки в два яруса, ящики и банки с продуктами, приборы, книги, на стенах фотографии ребятишек, матерей и подруг.

На десять минут собираемся в кают-компании. Множество торопливых вопросов. Записываю фамилии участников перехода. Анатолий Лебедев, Иван Аристов, Анатолий Калистратов, Владимир Шлапунов, Александр Темляков, Петр Шуленин, Анатолий Щеглов, Борис Путилов, Анатолий Кунделев, Василий Харламов, Иван Ушаков, Александр Ненахов, Юрий Семенов, Борис Жомов, Герман Сакунов. Это водители тракторов, механики, радисты, ученые. Их работу иначе как подвигом не назовешь. Родились в разных концах страны: под Могилевом, в Сибири, Ленинграде, Воронеже, в Москве, под Калинином…

Голос из самолета: «Скорей! Скорей! Застынут моторы!» Обнимаемся. Бьет кувалда по лыжам – примерзли. Прыгая на снежных застругах, машина с трудом отрывается. Прощальный круг. И маленький очажок жизни исчезает в морозном дыму…

Хорошо долетели домой. Пилот Виктор Кубышкин похлопал перчаткой заиндевевшее самолетное брюхо:

– Мы еще полетаем, старик…

В Мирном весело орало радио, двое из вновь прибывших кидали друг в друга снежками. Из будки метеорологов пошел к солнцу радиозонд. Я вспомнил слова ребят с поезда: «Мирный – это курорт».

Вечером мы пользовались главной благодатью «курорта»: мылись в тесной, занесенной снегом баньке. Хлестали друг друга вениками, пахнувшими березовым летом.

Как это говорят: гора с горой не сходится… Люди не виделись двадцать лет, с самой блокады. Держат друг друга за плечи.

– Лев!

– Сергей!

– Боже, где встретились!

Геолог Лев Сергеевич Климов прилетел самолетом. Радист-инженер Сергей Федорович Калинин зимовал в Мирном. Двадцать лет назад вместе воевали под Ленинградом.

– Ты помнишь, мочили сухари в болотной воде?

Двадцать лет люди ничего не знали, не слышали друг о друге – и вот встретились в Антарктиде.

У меня тоже любопытная встреча. Вчера в поездном домике отогрел руки, пишу фамилии, спрашиваю: откуда родом? Дошла очередь до здорового, краснолицего парня Ушакова Ивана. «Я, – говорит, – из Воронежа». Земляк! Ну, понятное дело, расспросы, что и как там, на родине? Уже в воздухе говорю штурману.

– Ну повезло – земляка встретил.

– А ты откуда?

– Из Воронежа.

Штурман Рудаков Женя оторопело роняет полетные карты. Оказалось, он родом из села Боровое, а это почти что рядом с нашим селом на Усманке под Воронежем – я в Боровое щук на блесну ездил ловить.

До Мирного пять часов лёта. Представляете, как наговорились два земляка! Но это не все. Сижу вечером в домике у сейсмолога Бориса Беликова. Тишина. Длинное перо с ковшиком для чернил пишет на ленте дрожащую линию – толчки на земле. Борис сидит на кровати, в руках глобус. Для удобства он перевернут Антарктидой кверху. Сейсмолог ищет точку землетрясения. Яркая лампа кидает на стену бородатую тень.

Когда с наукой покончено, пьем чай. Готовлюсь рассказать ему про своих земляков. Для шутки спрашиваю:

– Ты-то случайно не из Воронежа?

– Почему «случайно»? Из Воронежа!

–!!!

Борис вспоминает маленький дом на одной из воронежских улиц. Стоял он против аптеки. Я хорошо эту улицу знал. Домика у аптеки на ней уже не было. Помню битый кирпич, ребра радиаторных труб, погнутую спинку кровати – все порушилось от бомбежки.

– Да и тетка рассказывала: ничего не осталось. После войны мы уже не вернулись в Воронеж…

Борис берет глобус, ставит точку на острове Ява – там случилось землетрясение. И продолжается наш разговор о далеких отсюда местах, о приметах родной стороны… Хорошее это чувство – землячество.

Обычные письма. Штемпеля на конвертах: Москва, Ленинград, Брянск, Красноярск… Самолеты привезли в Антарктиду два мешка таких писем. Прошло десять дней, но письма читают, как будто только что получили.

Десятый день наблюдаю соседа Лёньку Шалыта: лезет вечером под подушку и достает конверт с письмецом, содержание которого мне знакомо. «Здравствуй, дорогой папа! Я по тебе очень скучаю. Приезжай скорее. Я буду тебя встречать». Человеку, писавшему это письмо, пять лет от роду. Его отцу, радисту, двадцать восемь. Он читает листок подряд много раз и с ним в руке засыпает.

Вчера Лёнька позвал в свою лабораторию. Тут много лампочек, стрелок, каких-то таблиц. На полках катушки, магнитной ленты. Лёнька взял одну из катушек. Поворот ручки – и слышим разговор за столом. Голос сынишки. Звуки передвигаемых тарелок. Смущенный, взволнованный голос жены. Брат старается говорить мужественно, дает всякие советы, потом говорит: «Ну, наливаем за тебя!» Тетка плачет: «Лёнечка, милый, эти слезы от радости, что с тобой говорю». Дядя Лёньки, директор какого-то ленинградского клуба, начинает торжественно, как на трибуне: «Дорогой Леонид! Поздравляю тебя со всенародным праздником…» Пленку мы привезли самолетом. Лёнька слушает ее, закрыв глаза.

Вчера за чаем выяснял у ребят: в чем самая большая трудность зимовки тут, в Антарктиде? Ответ у всех одинаковый: «Далеко от дома!»

Писем тут ждут как на фронте. Радисты со станций Молодежная и Новолазаревская каждый день спрашивают: «Ну когда же? Когда же придет самолет?» Интересуют их письма. Три дня назад у санного поезда врач Юрий Семенов размахивал фотокарточкой: «Теща!» Хохот: «Во как живем! Теще обрадовался!»

Письма сюда приходят и необычные. Вчера в столовой механик Иван Романов с гордостью показал мне письмо от жены – семь школьных тетрадей в клетку. «Представляешь, каждый день по странице, будто со мной разговаривала. Начала писать в июне». Но рекорд Антарктиды, кажется, держит Игорь Зотиков, гляциолог. Он в одну из зимовок получил от жены сразу восемьдесят четыре письма…

Каждое утро в 7 часов 30 минут нас будит бодрая музыка. Вслед за этим диктор читает фамилии тех, кому есть радиограммы. В эти минуты в каютах мертвая тишина. Приподняв с подушек головы, все слушают, бояться пропустить слово. Кому есть – бодро бегут. Кому нет – тянут одеяло до подбородка: еще десять минут «покемарить». Бывали дни: метель такая, что в столовую за сто метров не решались идти. А за радиограммой – шли.

Тут, в Антарктиде, острее, лучше понимают, что является истинной ценностью в человеческой жизни. Тут ценят мужскую дружбу, умение и веселье. Но самое дорогое для человека – слово привета из дома. Человек не может один, человек должен знать: его ждут, его помнят.

У Алексея Федоровича Трешникова праздник. Радисты принесли кучу поздравительных телеграмм. Ученому присвоена степень доктора географических наук. Приятно видеть человека счастливым. Вид у Трешникова сейчас совсем не докторский. Драная куртка (новую кожаную подарил кому-то как сувенир), на ногах боты «прощай, молодость». Лицо от ветра и солнца красное. Он смазал лицо вазелином и стал похож на индейца. Это совсем не тот человек в черном костюме, которого я встретил перед отлетом у антарктической карты. Тут он одет по-домашнему и чувствует себя как дома на этих льдах.

Вся жизнь во льдах. Мальчишкой пошел на завод. Потом рабфак, институт. Экспедиции одна за другой. Природа наградила его смелостью, здоровьем, могучим телосложением и пытливостью землепроходца. У него сейчас десятки трудов и популярных «ледовых книг». Последняя – «История открытия и исследования Антарктиды» – только что вышла. Я получил от автора экземпляр тут, в Антарктиде, с надписью, со всеми традиционными печатями и штемпелями. Но книгу кто-то взял «на денек». И она ходит теперь по домикам – любопытно в Антарктиде читать историю Антарктиды.

О самом авторе можно написать книгу. Он, как говорят, знает, что «земля круглая». Был начальником станции «Северный полюс-3». Руководил Второй Советской антарктической экспедицией. Прокладывал путь к Южному геомагнитному полюсу – тысяча пятьсот километров на тракторах! Поднимал флаг над Полюсом холода. Купался в ледяной воде Арктики и попадал в ледяные трещины Антарктиды. Трешников представляет нашу науку на конференциях за рубежом. Носит Звезду Героя.