Он смог оценить теперь, какую роль играет школа, начальная и средняя, и какое значение имеет в России ее гарант стабильности – учительский корпус, консервативный, ограниченный, недостаточно современный, низкооплачиваемый, бедный, но честный и непьющий. Умение читать, писать и считать до десяти, которое он воспринимал как существующее само собой, оказывается, само собой не приходило, и здесь масса людей этого не умела. Его уже не удивляло, когда торговец на рынке вынимал калькулятор, чтобы сложить сто и сто франков. Он больше не давал задание землекопу: «Сделайте эту площадку ровной и горизонтальной», потому что таких понятий в головах землекопов не было. Он говорил: «Берите землю отсюда и бросайте туда», а потом говорил, что хватит. Он не говорил сонгайскому механику сделать так, потом так, а потом еще так, поскольку оперативной памяти в мозгах механика хватало только на одну операцию. Он говорил: сделай так, потом позови меня.
Еще африканцы, возможно, из-за скудного кукурузно-рисового питания быстро теряли внимание и часто засыпали на работе, если она не была чисто физической. На пустынной прямой дороге часто можно было видеть машины, свалившиеся в овраг или врезавшиеся в дерево, эти происшествия нельзя было объяснить иначе, чем заснувшим водителем.
Сонгаец, принимаемй на работу, по его собственным словам, всегда все знал и умел, даже если не знал и не умел ничего. Выслушав задание, он всегда говорил, что все понял, но это ничего не значило. Следовало остаться и посмотреть, как он начнет выполнять. Правда, у старых работников это проходило. Они уже не боялись признаваться, что не поняли. Зато, если задание было правильно понято, можно было быть уверенным в его исполнении. Если, скажем, приказать рабочему каждый день смазывать подшипник, то можно было прийти через три года и обнаружить его свежесмазанным. Здесь никто не говорил, получив задание, что оно дурацкое, и пусть дураки его выполняют, что начальник идиот, поэтому слушать его не будем, что пусть работает трактор, думает лошадь, а работа не волк. Эти люди не прошли через Гулаг и не знали алкоголизма в четырех поколениях. Они были воспитаны в простых моральных правилах ислама, которые, хоть и ниже Нагорной проповеди, но уж точно выше лагерных «понятий». Здесь старатель копает шурф, добирается до золота, а потом идет домой отдыхать, положив сверху на яму прутик, показывающий «занято». Никто не тронет его золота, а, если такое случится, виновный будет навсегда исключен из жизни общины. Люди, когда-либо сидящие в тюрьме, встречались здесь исключительно редко, во всяком случае, Андрей таких не встречал никогда.
Зато, столкнувшись с новой проблемой, непредвиденными обстоятельствами, африканец немедленно теряется и зовет начальника. Для русского дело чести решить проблему собственными силами и прямо на месте. Обыкновенный непьющий русский мужик выполняет любую работу лучше, чем соответствующий сонгайский специалист. Он будет водить машину лучше местного шофера, крутить гайки лучше механика, забивать гвозди лучше плотника, тянуть провода лучше электрика и так далее. Однако, российское общество неплотно, в нем много пустот. Слишком много мужчин, убитых советской властью и алкоголизмом, существуют в виде пустых движущихся оболочек, поэтому русский этнос не может обеспечить обывательской стабильности, необходимой для индустриального общества. Как многократно отмечалось, несмотря на высокие способности русских поодиночке, в совокупности они дают невысокий социальный результат. Сонгайцы, каждый поодиночке, имели невысокий потолок, но зато все вместе могли обеспечить нормальный средний уровень каждый день.
Доиндустриальное общество не знает точного времени, и Андрею пришлось употребить немало репрессий, чтобы приучить рабочих приходить к началу смены, а не просто утром. Правда, так и не приучил быстро двигаться, поскольку медлительность необходима в чрезмерно жарком климате. В противоположность русскому «Не спи, замерзнешь» сонгайцы имели поговорку «Кто быстро ходит – недолго живет». Еще, усвоив какой-то способ работы, они его просто так не меняли, поскольку занятия, которые им были известны, вроде выращивания риса, ловли рыбы, строительства хижин и добычи золота, за тысячи лет были отточены до совершенства. Так же они относились к приемам работы на полигоне, которые Андрей вчера придумал, а завтра менял на новые. Идея прогресса, вполне усвоенная в России, в Африке была еще неизвестна. Однако, если их специально просили подумать, они могли предложить неплохие решения.
Вследствие долгого правления коммунистов, когда каждый начальник вынужден был вести себя по-идиотски, каждый русский обычно считает себя умнее других, в особенности умнее начальства. Мотивация к собственному командованию невелика (мое дело маленькое), но зато велика мотивация к неподчинению (я сам знаю, что делать). Поэтому в группе, выполняющей работу, обычно возникает стихийное равенство. Все обсуждают, как поднять бревно, и все его несут. Африканец иерархичен. Если работа поручена двоим,один стихийно станет старшим. Если троим – делать будут двое, а один только командовать. Шофер любого грузовика – уже начальник, у него в подчинении два-три «ученика», которые грузят машину, таскают домкрат, охраняют груз по ночам. То же происходит в любой лавке или мастерской, где сидит куча народу, а клиента обслуживают самые младшие. Возможно, это происходит от высокой рождаемости и наглядной многочисленности младших поколений. Возможно – от иерархичности традиционного патриархального общества, которое в России было разрушено революцией.
В российском поведении нет привычки торговаться. Если цена не подходит, от сделки отказываются. Андрей, когда ему, как белому, на рынке назначали десятикратную цену вместо двукратной, сердился, молча клал товар и уходил, не слушая крики продавца: «Назови свою цену! Давай поговорим!» Африканский покупатель в таких случаях улыбается и назначает цену втрое ниже настоящей. Сходным образом, не впадая в ярость, следовало обсуждать условия приема на работу, поскольку кандидат мог запрашивать многократно большую зарплату, чем ту, на которую был согласен. Еще бывало опасно хвалить или как-то поощрять рабочего, который немедленно после этого повышал уровень своих притязаний. Он просил оплаченный выходной навестить больного родственника, потом машину для этого, потом построить ему дом, потом провести туда электричество, потом подаритьему холодильник…Самоограничения в просьбах не существовало, правда, и отказ не вызывал обиды и не требовал никакой мотивировки. «Не дам – и все» – значит, не дам. Но просить трудящиеся все равно считали нужным: а вдруг дадут? В каждом обществе известно, о чем можно попросить, о чем не следует, и в разумной просьбе просто так не отказывают, но здесь имел место контакт разных культур с соответствующим взаимонепониманием, и отказывать было просто. В этом было не только затруднение, но и одно бесспорное преимущество: за Андреем было признано право действовать непонятно. Его знания и умения были настолько превосходящими, что любые его действия были, по определению, мудры и необходимы, даже если никто не понимал, зачем они. Где-то у Киплинга или у Джека Лондона он прочел в детстве фразу: «Непостижимая мудрость белого человека». Теперь он ее понял и оценил.
Деньги, которые рабочие получали на участке, очень неплохие, по здешним меркам, они в небольшом количестве тратили на семью, а в основном тратили на покупку коров. Коровы, похожие на буйволов, могучие животные с горбатыми спинами и здоровенными рогами, огромными стадами паслись в саванне. Корова для африканца – это как банковский счет с хорошими процентами. Она не требует ухода и расходов, кроме ничтожной платы пастуху, и каждый год приносит теленка, который за год вырастает во взрослую корову. В начале каждого сухого сезона в саванну являются оптовые покупатели, и каждый, кому нужны деньги, продает часть своего стада. Поэтому неисчислимые стада коров бродят по всей Африке, съедая и вытаптывая растения и вытесняя диких животных, не глядя на всякие охраняемые территории, национальные парки и прочие выдумки белых людей. Сами африканцы никакой ценности в дикой природе не видят, и если белые захотят сохранять свои заповедники и дальше, им придется все дороже платить за право охранять их от людей и коров.
