– Да, я легко обижаюсь, но и прощаю легко.

– Вот за что я тебя люблю и обожаю.

Она вздрогнула.

– За то, что тебе все сходит с рук?

Позади Джейн расхаживал туда-сюда Омар и что-то говорил в телефон, указывая на стену. Я не смог удержаться и посмотрел туда снова. И как оно так высоко забралось? А что, если оно может летать?

– Так что там с надгробием? – спросила Джейн. – Брет, алло!

Сделав над собой усилие, я оторвался от стены и сосредоточился на Джейн.

– Да возвращаюсь вчера, смотрю – надгробие. Я пошел посмотреть и увидел, что кто-то написал на нем имя моего отца… а также год рождения и, м-м, смерти.

Джейн нахмурилась:

– Сегодня ничего такого не было.

– Откуда ты знаешь?

– Я сама отвела ребят, которые за ним приехали. – Она помолчала. – Там не было надписей.

– А может… смыло дождем? – вскинул я голову.

– А может… ты просто перебрал? – Она тоже вскинула голову, передразнивая меня.

– Я не пью, Джейн… – начал я и осекся. Довольно долго мы смотрели друг на друга. Она выиграла. Я уступил. Я поднялся над собой.

– Ладно, – произнес я. – Начнем сначала.

Я положил ей руки на плечи, и она печально улыбнулась.

– Так-с, ну, какие у нас планы? Где дети? – спросил я.

– Сара наверху делает домашнее задание, Робби на тренировке по футболу, и, когда он вернется, ты повезешь их в кино, – ответила Джейн своим «театральным» голосом.

– Ты, конечно, поедешь с нами.

– К сожалению, большую часть дня мне придется провести со своим тренером в небольшом, но уютном зале в центре города. Я буду готовиться к съемкам. Иными словами, ты за главного. – Она помолчала. – Справишься?

– Ах, да, ты должна учиться, чтоб тебя можно было швырять с крыши небоскреба без риска для жизни.

Я сглотнул. Меня слегка тряхнуло, но в итоге я наконец-то принял субботние планы как неизбежную реальность. Я невольно взглянул на стену, вдоль которой вышагивал Омар, и пятна цвета лососины каким-то образом касались меня, вызывали смутные воспоминания. Джейн опять заговорила.

– Да, конечно, кино… – одобрительно пробурчал я.

– Сейчас я задам тебе вопрос, только, пожалуйста, не злись.

Улыбки как не бывало.

– Дорогая, я и без того свиреп, так что ты меня не разозлишь.

– Ты сегодня пил?

Я набрал в легкие воздуха. Вопрос, заданный настолько просто и безыскусно, не имел целью меня обидеть. Мне просто не доверяли, и это было ужасно.

– Нет, – ответил я, как провинившийся школьник. – Я только встал.

– Честно?

Мои глаза наполнились слезами, так мне стало стыдно. Я обнял ее. Она подпустила меня, а затем мягко отстранилась.

– Честно.

– Потому что ты повезешь детей в кино, и… – Смысл был настолько очевиден, что ей не нужно было договаривать фразу. Она видела мою реакцию и постаралась закончить игривым тоном: – Так я могу на тебя рассчитывать?

Я решил поддержать игру:

– Это несложно проверить.

Я дыхнул на нее, после чего – поцеловал. В моих объятиях она был мягкой и хрупкой.

Когда я отстранился, на лице ее снова была улыбка, хотя и беспокойство не прошло (и пройдет ли когда-нибудь?).

– И ничего другого не употреблял? – спросила она.

– Дорогая, нетрезвый я бы не сел за руль машины, тем более с нашими детьми.

Лицо ее стало мягче, и впервые за это утро она улыбнулась искренне, без вымученности, без игры. Улыбка была настолько спонтанная и непредумышленная, что я спросил:

– Что? Что такое?

– Ты кое-что сказал.

– Что я такого сказал?

– Ты сказал «наши дети».

В местной газете я посмотрел расписание шестнадцатиэкранного мультиплекса торгового центра «Фортинбрас» и выбрал картину, которая не смутила бы Сару и не наскучила бы Робби (кино про симпатичного инопланетного подростка, который не признавал авторитетов и как он потом исправился), и поскольку я подозревал, что на такую экскурсию он согласился, только поддавшись на уговоры Джейн (и сцену эту я даже представить себе боялся – ее горячие упрашивания, его немая мольба), то полагал, что без боя он не выйдет, и тем больше я был удивлен, насколько умиротворенным выкатился Робби из дверей (он принял душ и переоделся) и, голову повесив, побрел к «рейнджроверу», где на переднем сиденье уже сидела Сара, пытаясь открыть компакт-диск «Бэкстрит бойз» (в итоге я помог ей и скормил диск проигрывателю), и где сам я пялился в окно и размышлял над романом. Когда он забрался на заднее сиденье, я спросил, как прошла тренировка, но он был так занят, распутывая провод от наушников, что не ответил. Тогда я повторил вопрос, и в ответ услышал:

«Тренировались в футбол играть. Что тебя еще интересует, Брет?» Совсем не так мечтал я провести свою субботу – меня ждала «Подростковая мохнатка», – но я обещал Джейн выгулять детей (кроме того, субботы мне уже не принадлежали). Чувство вины, которое нарастало с тех пор, как я появился здесь в июле, проявлялось все яснее и в данном случае сводилось к следующему: в страданиях Робби виноват я сам, а Джейн только пытается сократить разделяющее нас с сыном расстояние. Это она умоляла, стоя на коленях, – что снова напомнило, почему мы вместе.

– Ремни пристегнули? – весело спросил я, выруливая на дорогу.

– А мама не разрешает мне сидеть спереди, – сказала Сара.

На ней была блузка с принтом статуи Свободы, с воротом, как у Питера Пэна, вельветовые бриджи и пончо из чистейшей ангоры. («А что, теперь все шестилетние девочки одеваются как Шер?» – спросил я Марту, когда она доставила Сару в мой кабинет. Марта лишь пожала плечами и сказала: «А по-моему, очень даже миленько».) В руках Сара держала малюсенькую сумочку «Хелло, Китти», полную трофейных конфет. Она вытащила небольшую коробочку и, закинув голову, сыпанула себе в рот «скитлз», как прописанные ей лекарства, одновременно болтая ножками под бойз-бэнд.

– Малыш, почему ты так ешь конфетки?

– Так мама в ванной делает.

– Робби, забери, пожалуйста, у своей сестры конфетки.

– Она мне не настоящая сестра, – послышалось с заднего сиденья.

– А я ей не настоящий папа, – ответил я, – но к моей просьбе это никакого отношения не имеет.

Я посмотрел в зеркало заднего вида. Робби уставился на меня из-за полусферических очков с оранжевым оттенком, подняв бровь, поеживаясь в джемпере мериносовой шерсти с V-образным вырезом, который, без сомнения, заставила его надеть Джейн.

– Я заметил, что сегодня ты как-то особенно холоден и замкнут, – сказал я.

– Мне нужно больше денег на карманные расходы, – был ответ.

– Может, если б ты был поприветливей, это было бы легко устроить.

– Как это понимать?

– По-моему, карманные деньги тебе выдает мама.

Он испустил глубокий вздох.

– Мама не разрешает мне сидеть спереди, – снова сказала Сара.

– А папа разрешает. Кроме того, тебе вроде бы удобно. И, пожалуйста, перестань есть «скитлз» таким манером.

Мы проезжали по Вольтеманд-драйв мимо жуткой трехэтажной пародии на колониальный особняк, и тут Сара выпрямилась и, указывая пальцем на дом, закричала:

– Мы здесь были на день рожденья Эшли!

Воспоминания об этом мероприятии вызвали приступ тревоги, и я схватился за руль покрепче.

Это было в сентябре. По просьбе Джейн я повез Сару на день рождения Эшли Вагнера, где был двадцатиметровый надувной стегозавр, шоу бродячих дрессировщиков, вход украшала арка из мягких игрушек, а по двору специальная машина гоняла потоки мыльных пузырей. За две недели до праздника была организована «репетиция», с тем чтобы оценить, кто из детишек готов «работать», а кто нет, кто «буйный», а кто вроде спокойный, кто хуже всех запоминает, кто слышал о Моцарте, кто готов раскрашивать свое лицо и у кого самый четкий ПИК (предмет индивидуального комфорта), и Сара каким-то образом прошла все эти тесты (впрочем, я подозревал, что приглашение она получила потому, что ее маму зовут Джейн Деннис). Неторопившихся родителей Вагнеры угощали горячим шоколадом, который подавался без молока (из рациона также исключили все, что содержит муку, кукурузный сироп, клейковину, масло или сыр), и когда очередь дошла до меня, я принял чашку и остался поболтать. Я изображал папочку, то был период, когда я мог побожиться, что это навсегда (кроме того, клонопин замечательно укреплял нервы), и в общем и целом вызывал нормальную реакцию окружающих, хотя происходящее вокруг меня и пугало.