Я подтащил Сару к Джейн.

– Слушай, уложи-ка Сару в кровать, – попросил я уже без шуток.

– Сам уложи, – ответила она, не обернувшись. Мгновение спустя, заметив, что я еще стою, добавила: – Свали в туман.

Сара не захотела возвращаться в свою комнату – ей было страшно, поэтому Марта препроводила нас в спальню. Кокаиновые волны накатывали на меня, в то время как «Рамонес» пели: «Не хочу лежать на кладбище домашних животных / Не хочу я снова жизнью жить такой»[21], и, наткнувшись на компанию пляшущих студентов, я заметил, что фальшивый Патрик Бэйтмен еще здесь, и вдруг почувствовал, что вечеринка уже на грани и вот-вот выйдет из-под контроля. Что-то во мне упало и разбилось – момент чистого, почти животного отчаяния, – и мне срочно понадобилось нюхнуть. Я обернулся на толпу. Джея прибило к знаменитостям – моей жене и Дэвиду Духовны, – а Робби исчез. Я же пошел по изогнутой лестнице на второй этаж посмотреть, что там, в комнате Сары, чтобы под предлогом расследования инцидента с Терби сделать еще дорожку.

Наверху стояла такая тишина, что звуки вечеринки были едва различимы; таких вот размеров был наш дом. А кроме того, было ужасно холодно, и я непроизвольно поежился, проходя по темному коридору. В комнате Робби его друг почивал на огромной, кингсайз, кровати, а широкоэкранный телевизор, единственный источник освещения в комнате моего сына, показывал фильм Стивена Спилберга «1941» (часто мелькавший в последнее время). Я пошел дальше по коридору и остановился у окна во всю стену, выходившего во двор: кто купался в подогретом бассейне, кто развалился на шезлонгах. Студенты кучковались на шутейном кладбище, передавая друг другу косяк, другие ползали на карачках вокруг надгробий. И вот что я еще увидел: над кладбищем висела луна, и лунный свет растекался по полю, а со стороны леса накатывалась дымка и плыла в сторону дома. Мне резко захотелось занюхать еще, да побольше, и спуститься к студентам, как что-то за моей спиной вспыхнуло и потухло – то было стенное бра, железное с золотым ободком, каких висел целый ряд по обеим сторонам коридора на высоте примерно метр восемьдесят от пола. Сегодня почему-то все они были выключены.

Когда я повернулся к бра, оно снова зажглось и погасло тут же, как я прошел. То же произошло и со вторым светильником, и с третьим: когда я приближался, он начинал мигать, я отходил – и он гас снова, как будто они освещали мой путь по темному коридору. Я стал подхихикивать над тем, что казалось мне легкой галлюцинацией, но поскольку то же происходило с каждым светильником, к которому я приближался, надежда, что это наркотическое видение, теряла всякую почву. Поэтому я решил, что все это из-за сложной ситуации с электричеством в связи с вечеринкой – пурпурные фонари и удлинители по всему дому перегрузили проводку. Так убеждал я себя, направляясь к темной комнате Сары.

Первое, что бросилось мне в глаза: в открытом окне на теплом ночном ветру колыхались занавески. Я включил свет, вошел в комнату, оформленную в стиле французской загородной виллы, и выглянул в окно. Гитара мешала мне принять положение, дающее хороший обзор, поэтому я снял ее и аккуратно положил на обитый воловьей шкурой пол. Внизу я видел, как охранники болтают с двумя явившимися без приглашения девицами и все четверо смеются и жестикулируют, мягко касаясь друг друга, и я понял, что девушки уже были внутри и теперь просто флиртуют с парнями на входе.

Кроме того, я заметил вереницу машин, запрудивших Эльсинор-лейн, и двигающуюся между ними высокую фигуру в костюме. Я вздохнул и, чтоб разглядеть получше, высунул голову еще дальше из окна. Фигура обернулась, как будто знала, что за ней наблюдают, и я успел разглядеть лицо парня, явившегося Патриком Бэйтменом. Я даже вздрогнул от облегчения, что он уходит; опять-таки звоночек – пора поправиться. (Шутник, тоже мне, бурчал я себе под нос; да просто неожиданный элемент, который материализуется на всякой вечеринке, успокаивал я себя.) Когда я закрыл окно и обернулся, все, что было особенного, причудливого в девчачьей, полной спокойствия и цветных мелков комнате, необъяснимым образом исчезло.

Из видимых повреждений сначала я заметил только, что книжный стеллажик лежит ничком на полу. Я присел на корточки, приставил тот обратно к стене и принялся запихивать книжки, игрушки, все без разбору, как вдруг вспомнил слова Сары и медленно перевел взгляд на потолок. Прямо над изголовьем виднелись следы. Сначала я не был уверен, но, приблизившись, разглядел, что следы эти походили на царапины – как будто что-то ползло по потолку, цепляясь за него когтями. Я зашарил по карманам в поисках кокса. Посмотрел на кровать. И тут я увидел подушку. Подушка была разодрана надвое, как будто кто-то закогтил ее (да-да, именно это слово первым пришло мне на ум: закогтил) и раскидал перья по всей постели. Подушка выглядела так, будто на нее, ну да, напали; наволочка изорвана на мелкие кусочки, как если б кто-то нанес ей сотни ножевых ударов, а когда я с неохотой потрогал подушку, то сразу отскочил – она была влажная. Отдернув влажный указательный палец, я моментально вытер руки о джинсы и принял решение спуститься вниз и на остаток вечера запереться в кабинете. Пусть с этим разбираются Джейн с Мартой. Сначала я подумал, что неспокойная дочурка Джейн сама все это устроила, и решил оставить подушку в качестве вещдока.

Но когда я повернулся к выходу, там сидел он – Терби. Невинно так сидел возле двери. Мне казалось, что, входя в комнату, я его не заметил, а он, значит, сидел там, поджидал, весь в черно-малиновых перышках, с желтыми кукольными глазами навыкат и блестящим острым клювом. Тут я понял, что, покидая комнату, мне придется пройти мимо него, и мне слегка схужело. Сделав шаг, я осторожно, как будто она живая, приблизился к птице, и она вдруг пошевелилась. Пошатываясь на когтях, она направилась ко мне.

Я глубоко вздохнул и отпрянул.

Перепугался я совсем ненадолго, пока не понял, что игрушку просто оставили включенной. Собравшись с духом, я подошел снова. Движения ее были настолько неуклюжими и механическими, что я даже стал посмеиваться над своим испугом. Булькающие звуки, которые она издавала, казались теперь настолько статичными и неживыми – от птичьей аномалии я ожидал совсем не таких.

Я вздохнул. Нужно принять ксанакс, спуститься в кабинет, добить, наверное, грамм, выпить еще одну «маргариту» и отдохнуть в одиночестве. Таков был мой план. Меня переполняло облегчение, я все подхихикивал над собой – как это сочетание кокса и современной игрушки задело во мне какую-то неприятную струну, и отвратительное ощущение это рассеялось полностью, как только я наклонился и взял птицу в руки. Повернув ее, я убедился, что красный огонек на затылке мигает, и это значит, что игрушка включена. Я щелкнул крошечным тумблером и выключил Терби. Игрушка издала легкое жужжание и обмякла. Положив ее на кровать рядом с изуродованной подушкой, я понял, что она теплая, а под перьями у нее что-то пульсирует. В комнате повисла мертвая тишина, хотя этажом ниже выплясывала толпа. Мне вдруг ужасно захотелось выбраться оттуда.

Повернувшись к выходу, я услышал высокую чистую ноту, обернувшуюся гортанным криком, – звук исходил от кровати, – и волна адреналина захлестнула меня и расплескалась на всю сумрачную комнату. Не оборачиваясь, я ринулся по коридору мимо бра, мигавших и угасавших по мере моего приближения, и, споткнувшись о ступеньку изогнутой лестницы, которая вела меня в неприкосновенные покои кабинета, понял, что вечеринка для меня закончена.

Проснувшись в спальне для гостей без малейшего понятия о том, как я туда попал, я не стал паниковать, а принял это как должное, потому что спальня эта фигурировала в моей жизни с регулярностью, которую я все еще не находил тревожной. Где-то в доме залаял Виктор, часы на ночном столике показывали 7.15. Я застонал и зарылся поглубже в подушку (она была влажная; я опять плакал во сне), но тут же сел, подкинутый пониманием того, что предстоящим утром мне необходимо кое-что доказать: я – человек ответственный, не наркоман, я завязал. Но встать я не смог по причине тяжелого бодуна и его вечной спутницы – похотливости: болезненная эрекция растягивала трусы, и я беспомощно смотрел на нее, неспособный решить вопрос. В конце концов я уставился на себя в зеркало гостевой ванной. Изможденное и обезвоженное лицо мужчины на десять лет старше, глаза красные настолько, что не видно радужки. Я стал с жадностью глотать воду из-под крана, после чего, решив, что надо выглядеть как можно приличнее, стянул футболку с цветком марихуаны и надел ее, вывернув наизнанку. Поскольку джинсы свои я так и не нашел, пришлось обернуться простыней. Тихо, как призрак, я вышел из комнаты.