Раздался мелодичный бой часов, и гости завертели головами, пытаясь обнаружить источник где-нибудь на стене.

– Куда ты их запрятал, Димыч? – озадаченно пробормотал Борис.

Хозяин выбрал компакт-диск, вставил под крышку проигрывателя и нажал пуск.

Растянул удовольствие.

– Никуда я их не прятал. Просто вы ищете часы настенные, а у меня напольные. Во-о-он там стоят. Начало девятнадцатого века. Штук на десять, думаю, потянут.

Гостиная медленно наполнялась странными звуками. Скрежет, повизгивание, побрякивание, позванивание, постанывание. Какие-то удары, не связанные единым ритмом… И повторы, повторы, повторы.

– Ты что поставил? – заорал Борис. – У меня от это" какофонии крыша едет!

Голос хозяина долетел откуда-то из коридорных далей. Делаясь, однако, все громче и громче.

– И с этим человеком я сидел за одной партой! И этого человека я принимал за интеллектуала! А у него от психоделической музыки крыша едет. – С этими словами хозяин дворца вернулся в гостиную, толкая перед собой столик на колесах, уставленный бутылками. – Я сокрушен и растоптан. Катя, что произошло с твоим братом?

«У, сноб! – подумала Катя. – Так бы моргал ы и повыколола!»

– У нас отец солдафон, мать – домохозяйка, – сказала она. – Как надену портупею, все тупею и тупею, слыхал? Это про нас. Откуда тут интеллекту взяться?

Отца Димы она смутно помнила по той, прежней жизни. Юного двоечника привозила в школу черная горкомовская «Волга».

"Смотрите, какой ежик! – подумал двадцатилетний сноб Дима. – А хороша!

Фигура, морда… Такая баба, что черному гиббону и отдавать жалко".

Резкий звонок в дверь заставил вздрогнуть всех, включая хозяина.

– Стремный флэт. Открыта дверь. На пороге что за зверь? А-а-а, да это мент в натуре! – паясничая, продекламировал Борис.

– Началось, – вздохнул Дима и, крутнув напоследок регулятор громкости, отправился открывать. – Просвещайтесь!

Борис с ненавистью посмотрел на его туго обтянутую задницу. Подошел к проигрывателю и убрал звук совсем.

– Борька, – Катя потянула брата за рукав, – он хоть где-нибудь учится, этот твой одноклассник?

Борис наморщил лоб:

– Ну естественно, – сказал Борис. – Ты что, не знаешь, где все папенькины сынки учатся? Если не в Штатах, то в МГИМО.

– Что такое мгимо? – оживился вдруг Кофи.

Это слово в его родной речи означало то, что медики называют «анусом». Порусски – задний проход.

– МГИМО расшифровывается как Московский государственный институт международных отношений.

В коридоре нарастал гул голосов. Делался все ближе и ближе. Наконец в гостиную вошел «бедный парень». А за ним – целая вереница молодежи, шесть или семь человек. Они тут же столпились вокруг колесного столика.

Вот кто действительно чувствовал себя как дома! Парни и девушки, не обращая внимания на новичков, хватали фужеры, наполняли их из теснящихся бутылок, чокались и отхлебывали. При этом они обменивались быстрыми фразами. О последних видеофильмах. Об Уимблдонском турнире по теннису. О последнем показе мод в Париже. О последнем автосалоне в Детройте.

– Золотая молодежь, – шепнула Катя брату. – Посмотри, какие шмотки.

– Чтобы определить, что это за публика, необязательно смотреть на шмотки, – приблизившись к уху сестры, ответил Борис. – Они говорят на воровском жаргоне.

Копируют родителей.

– Боря, Катя, Кофи! – раздался призыв Димыча. – А вы что сидите, как на похоронах?

Из шумной пьющей компании вылетело несколько любопытных взглядов. Борис взял в руку бутылку водки. Естественно, «Finlandia». Они выпили.

– Извините, мой господин, – раздалось над ухом у Бориса. – Я вас в первый раз вижу в нашей компании.

Девчушка лет семнадцати присела на подлокотник его кресла. На ней был короткий сарафан цыплячьего цвета.

Он хмуро сказал:

– Я резидент ЦРУ. Мне нужно вас завербовать.

Это была шлюха. Только золотая. Ей не надо денег, потому что она сама может заплатить кому угодно. Этот желтый сарафанчик, должно быть, от Версаччи и стоит… Цен на одежду от Версаччи Борис не знал. Он не любил считать чужие деньги.

Он любил иметь свои.

Юная соблазнительница радостно улыбнулась и прошептала ему на ухо:

– Я подумаю о вербовке.

И вернулась к золотой молодежи.

Борис налил еще. Когда чокались, взглянул на девицу в сарафанчике. Пару раз прежде ему доводилось за один вечер проделать с девушкой путь от знакомства до постели. Его самого снимали впервые.

– Вы знакомы? – спросила Катя.

– Нет. Первый раз вижу.

– Если хочешь проверить, что у нее под сарафаном, будь осторожен. Она тебе нравится?

Борис глянул еще раз.

– Красивая. Похожа на молодую лисичку.

Кто-то вспомнил о танцах. Сделали погромче, услышали какофонию и замахали загнутыми пальцами, как креветками:

– Димыч, ты отвечаешь за свой базар?

Ты обещал не бомбить нас больше этой лажей?

Не по годам плешивый хозяин вразвалку подошел к радиоаппаратуре и со вздохом заменил диск:

– Да, братва, вы уже, конечно, не мутики, но еще не богема. Шедевры «King Crimson» назвать лажей! Позор…

«Это уже не автомобиль, но еще не космический корабль», – Борис вспомнил о сегодняшней поездке в джипе «Шевроле».

Он решительно встал и подошел к девушке в желтом сарафане.

Она тут же обвила его шею руками.

– I put a spell on youl – надрывался в стоваттных динамиках Джон Фогети из группы «Криденс». – Я приворожу тебя!

Неподалеку закружились Кофи с Катей. Молодой вождь уткнулся широким носом в рыжие волосы и нюхал. Пил и не мог напиться.

Завсегдатаи дворца танцевали смелее.

Здесь, должно быть, так принято: обнимать не плечи, не шею, не спину, а – задницу. И задницей при этом покручивать.

От гигантской люстры было светло как днем. Одна из пар, проплывая мимо, щелкнула выключателем. Сразу стало ясно, что на улице темным-темно. Завопили несколько дурных голосов:

– Дышать темно!

Аккуратно обходя танцующих, по гостиной расхаживал хозяин. Димыч зажигал свечи в подсвечниках, расставленных и развешанных повсюду.

Заколыхались тени топчущихся на одном месте людей, обхвативших друг друга за ягодицы. Борис ощутил, как узкая рука девушки поползла по его спине вниз. Его колени ответили на это дрожью. В ответ он приник губами к ее шее. Она еще пахла детством.

На поясе джинсов узкая рука словно поколебалась в раздумье. Вперед? Назад?

И скользнула на ширинку. Плотно прижалась. Эта девушка всегда играла белыми фигурами. Белые начинают и выигрывают.

Борис Кондратьев, испытывая страшное напряжение, сделал черными ответный ход. Положил руку на грудь девушки, похожей на лисичку.

Ну кто носит сарафан с лифчиком? Никто. Грудь оказалась совершенной конической формы. Ладонь Бориса стала куполом для этого конуса. Он почувствовал, как стремительно твердеет ее сосок. Принялся теребить этот удивительный пупырчатый орган пальцами. Девушка-лисичка нашла в свечном полусвете его губы.

– Блюз сменялся блюзом. Это не дискотека с бешеными ритмами рэпа и рэйва.

Тут люди танцуют всерьез. Не прерывая поцелуя, Борис окинул взглядом комнату.

Пейзаж не отличался разнообразием. Тут и там топтались парочки, причем народу явно прибыло.

«Что же дальше?» – мелькнуло в голове. Словно услыхав этот немой вопрос, девушка, танцуя, повела его к выходу. Последнее, что увидел Борис, так это затяжной поцелуй своей сестры со своим черным другом.

Вот они и в коридоре. Она взяла его за руку и уверенно потянула к одной из благородных деревянных дверей. Толкнула.

Нашарила выключатель.

Борис застыл посреди комнаты. Черные стены, черный пол, черный потолок, короче говоря, все черное. И белая огромная кровать. На стене у изголовья источник приглушенного света. Бра в форме черной раскрытой ладони.

Девушка подошла к кровати. Грациозно завела руки назад и расстегнула верхнюю пуговицу между лопаток. Борис приблизился и расстегнул остальные. Милое дело снимать сарафаны. Куда труднее любить в двадцатиградусный мороз в подъезде.