— Как он попал сюда? — пробормотал провансалец. — Если он вошел не по тому коридору, по которому мы пришли сюда, то он пришел через какую-нибудь дыру, выходящую наружу. Будь она только достаточно велика, чтобы мы могли пробраться через нее! — прибавил он с легким трепетом радости.

Они прошли по другую сторону обвала и увидели позади кучи кирпича нечто вроде четырехугольного отверстия, какие бывают в подземных ходах для воды; часть его была закрыта обломками кирпича из обвалившейся стены, и они поэтому не могли с точностью определить ее ширины. Вид ее, однако, усилил проблески надежды, закравшейся к ним в душу, и они, по общему согласию, принялись удалять кирпичи, мешавшие им оценить вполне значение сделанного ими открытия.

— Будь она только достаточно широка! — сказал Барбассон своему другу.

— Вышина ее, судя по отверстию, должна соответствовать нашим желаниям.

По мере того как подвигалась их работа, волнение все сильнее овладевало ими и они вынуждены были останавливаться вследствие нервно-судорожного подергивания рук.

— После тех странных событии, жертвами которых мы были сегодня, — сказал провансалец, — я не думал уже, что способен еще на такое сильное волнение. Дай Бог, чтобы шансы в этот раз были на нашей стороне.

И они с лихорадочной быстротою снова принялись за работу. Когда отверстие подземного хода было совершенно освобождено, они увидели, к невыразимому счастью своему, что оно одинаковых размеров в ширину и вышину, а потому человеку их роста легко было ползком пробираться в нем. Вопрос же о том, есть ли из него выход наружу, мог быть решен только на опыте; бегство шакала было для них весьма важным показателем. Они не колебались ни минуты и решили попытать счастья. Лампа, поставленная на пороге для осмотра входа, сразу погасла от сильного тока воздуха, и друзья остались в полной темноте. Но маленькое неудобство это вознаграждалось удовольствием, какое им доставляла уверенность в существовании наружного выхода.

Несколько минут спорили они еще, решая вопрос, кому из них лезть первому. Барбассон находил этот вопрос не важным, но Барнет заметил ему, что он должен лезть первый, потому что он толще и если случайно попадет в более узкую часть, так что не будет в состоянии двинуться ни вперед, ни назад, то Барбассон, находясь позади него, будет в состоянии его вытащить, тогда как это ему положительно невозможно, если он будет впереди. Барнет поэтому полез первый на четвереньках, а за ним уже его товарищ.

Трудно изобразить чувства, волновавшие их в этот торжественный час среди тишины узкого прохода… Они слышали биение своего сердца, так быстро и сильно оно билось. Оба подвигались медленно, не произнося ни единого слова.

Так проползли они пространство, которое Барбассон определил в пятьдесят метров, и без всякого при этом затруднения, потому что размеры хода нисколько не изменялись и весь он со всех четырех сторон был выложен плитами и покрыт цементом. Затем он делал поворот влево под прямым углом, и Барнет нашел, что он менее широк в этой второй части. Он полез в него, однако, сгибаясь и теснясь сообразно его очертаниям, и наконец после бесчисленных усилий, которые угрожали остаться бесплодными, протиснулся в него и мог принять более удобное положение. Не прополз он и одного метра, как услышал глухой шум и вслед за этим кирпича два и несколько комков земли упали ему на ноги. Эта часть прохода, подточенная сыростью и потрясенная усилиями Барнета, обвалилась таким образом, что лишила друзей всякой надежды вернуться обратно. Барбассон прополз назад на расстояние метра, чтобы убедиться, так ли это, и наткнулся на плотную массу земли и кирпичей, что указало ему на серьезность их положения. Оставалось теперь употребить все усилия и во что бы то ни стало добраться до выхода, — не то их ждала ужасная смерть без всякой надежды на помощь. Кто мог услышать их на таком расстоянии, какое они уже проползли!

Провансалец почувствовал, что волосы его становятся дыбом. Предчувствия Барнета пришли ему вдруг в голову, и он, похолодев от ужаса, несколько минут не в состоянии был сделать ни одного движения. Но авантюрист отличался энергичным характером, он понял, что невозможно и опасно допускать себя до обморока в том ужасном положении, в котором он находился, а потому, собрав все свои силы, поспешно двинулся вперед и скоро догнал Барнета. Он решил не сообщать ему о том, что случилось, зная, как легко тот поддается унынию, а в такую минуту опасно было отнимать даже малейшую дозу мужества.

Стены, выложенные кирпичом и цементом, скоро кончились, и проход, служивший для приема воды во время периодических дождей, состоял теперь из земляных стен с неровностями на каждом шагу. Они ползли по каким-то ямам, местам, расширенным и изрытым водами, или, напротив, попадали в такие пространства, что им приходилось с невероятными усилиями протискиваться, причем несчастный Барнет изо всех сил работал руками и ногами, царапая и раня их до крови. Провансалец в сравнении со своим другом покоился, можно сказать, на розах… Но это было еще не все; с изменением устройства прохода изменилось и положение друзей. Каждую минуту слышал Барнет впереди какое-то странное шуршание, сопровождавшееся тоненькими вскрикиваниями; все это заставляло его вздрагивать и приводило в неописуемый ужас, которого он никак не мог побороть. Целые толпы нечистых животных избрали своим убежищем эту сырую землю, где они могли легко рыть себе норы и устраивать гнезда. Толстые крысы, вонючие мангусты выбегали, захваченные врасплох, из своих нор, пробегая мимо, притрагивались к лицу его своим тошнотворным мехом. Несчастный двигался вперед, хлопая руками то направо, то налево, чтобы испугать зловонных обитателей этого места и заставить их бежать подальше от себя. Отовсюду, из всех нор, из всех ям неслись зараженные испарения, которые останавливались у него в горле и вызывали невыносимое отвращение. Воспользовавшись тем, что попал, наконец, в такое место, где можно было свободно двигаться, он остановился и сказал Барбассону, что хочет немного отдохнуть.

— Мужайся, мой бедный друг, мы приближаемся к концу, — отвечал ему Барбассон. — Я вполне отдаю себе отчет о том направлении, по которому мы следуем; верь мне, нам осталось недолго ползти.

— Да услышит тебя Бог, Барбассон! Твое положение ничто в сравнении с моим; клянусь тебе, что я ни за что не согласился бы начать снова, если бы это понадобилось… я выбился из сил.

— Не допускай себя до уныния в тот момент, когда мы приближаемся к цели.

— Из чего ты это заключаешь?

— Очень просто… Пока путь пролегал под храмами, необходимо было для прочности всего сооружения и особенно для оздоровления его, чтобы ход этот, предназначенный для стока воды, мог противостоять сильному давлению, — отсюда кирпичи и цемент на всем протяжении его первой части. Раз храм кончился, достаточно было обыкновенного рва; ты хорошо знаком с равнодушием и ленью индусов, а потому должен быть уверен, что они не продолжили его больше, чем нужно для удаления вод из-под фундамента храма.

— Возможно, но мне кажется, что мы никогда не выйдем отсюда.

Барбассон понял, что во что бы то ни стало надо помешать своему другу предаваться зловещим предчувствиям.

— Полно, — сказал он, — подумай, что Сердар погибнет без нас… Еще одно усилие, последнее.

И они снова принялись ползти… Ход шел теперь наклонно и с каждой минутой становился круче; провансалец поспешил заметить своему другу, что это доказывает приближение их к выходу… Зловещие обитатели галереи становились еще более многочисленными, и испарения их делались положительно невыносимыми. Вдруг голова Барбассона стукнулась о ноги товарища, которые судорожно ерзали по земле, но ни на шаг не подвигались вперед.

— Что случилось? — спросил провансалец.

Несчастный Барнет отвечал сдавленным голосом, который еле достиг слуха Барбассона.

— Я застрял… Здесь слишком тесно, я не могу двинуться вперед.

Наступила очередь Барбассона прийти в отчаяние.