— Я дал бы тебе развод хоть сейчас, — в раздумии проговорил он. — Но беременность многое меняет. Сначала роди ребёнка, потом я отпущу тебя к родителям. Но помни: я даю тебе свободу в обмен на молчание! Если скажешь хоть слово о том, что ты видела — я придушу тебя! Согласна? — Калигула грубо тряхнул её за плечи. — Я спрашиваю, согласна?!

— Да… — слабо прошептала Юния и устало закрыла глаза. Крупные слезы скатывались из-под закрытых век. Слипшиеся ресницы напоминали осколки тёмных мохнатых звёзд.

Вдали от всего мира, в душной жаркой опочивальне, Юлия Друзилла и Гай Калигула самозабвенно любили друг друга.

— Кассий возвращается, — прошептала Друзилла, осыпая мелкими поцелуями лицо возлюбленного брата. — Пишет, что наконец продал виллу в Кумах. На вырученные деньги собирается заново отстроить наш старый особняк…

— Жаль, что он слишком быстро нашёл покупателя… — разочарованно протянул Калигула.

— Прошло около пяти месяцев, — улыбнувшись, напомнила Друзилла.

— Для меня они пролетели, словно пять дней.

И они снова сплелись в жарком объятии.

— Скоро время родить Юнии Клавдилле? — запыхавшись, спросила она.

Калигула порывисто отстранился.

— Не знаю. Должно быть, через месяц, — сразу поскучнел он.

— Ты не рад, что станешь отцом?

— По-твоему, у меня мало хлопот? — язвительно осведомился Калигула. — Я живу, как узник между казнью и помилованием. Каждое утро, просыпаясь, думаю о том, что взбредёт в голову Тиберию!

— Прости, — поднимаясь с ложа, заметила Друзилла.

Она подошла к столику, мельком посмотрелась в зеркало. В мутном отшлифованном серебре неясно отразилась её нагота. Постояв немного, Друзилла выпила жёлто-коричневый настой, зараннее приготовленный в серебрянной чаше.

— Что ты пьёшь? — потянулся Калигула. — Дай и мне отведать.

— Зачем тебе? — засмеялась Друзилла. — Это — горчичный настой, выпив который женщина не может зачать.

— Лучше бы его пила Юния Клавдилла, а не ты, — заметил Гай.

Друзилла посерьёзнела. Поставив пустую чашу на стол, она вернулась к Калигуле.

— Я не могу родить ребёнка от тебя, — укоризненно шепнула она.

— Почему нет? — Калигула притянул девушку к себе, прижался лицом к её животу. — Твой сын был бы мне милее всех детей, рождённых Юнией!

— Каким он будет — младенец, родившийся от брата и сестры?! — отрешённо проговорила Друзилла.

— Божественным! — уверенно ответил Гай.

«Или ненормальным!» — подумала она.

Не зовя на помощь рабыню, Друзилла обмотала грудь тонкой шерстяной повязкой и накинула тунику.

— Тебе пора уходить, — грациозным жестом она протянула Калигуле тогу.

— Когда мы увидимся опять?

— Не знаю, — покачала головой Друзилла. — Когда вернётся Кассий — нам нельзя будет уединяться.

Калигула подпоясал длинную тунику. Завернулся в тогу и сосредоточенно разгладил складки, свисающие с правого плеча до левого бедра.

— Я что-нибудь придумаю, — пообещал он.

Калигула в молчаливом раздумье поднялся по ступеням дворца. Прошёл мимо преторианцев, не обращая внимания на приветствия. Хотя обычно он был дружелюбен с солдатами, надеясь обрести в них поддержку против Тиберия.

«Кассий возвращается!» — думал он, внутренне закипая яростью. Неужели теперь прекратятся недозволенные, пьянящие, неповторимые свидания с Друзиллой?

Грубо расталкивая попавших под руку рабов, он ворвался в опочивальню. И рассердился ещё больше, увидев на ложе Юнию — бледную, уставшую, измученную тяжёлой беременностью.

— Когда ты уже родишь и уберёшься из моего дома? — раздражённо крикнул он жене.

Бескровное лицо Юнии жалко перекосилось. Калигула, равнодушно посмотрев на её выпяченный круглый живот, вышел из опочивальни в сад.

Юния Клавдилла проводила его затравленным взглядом. Безысходное отчаяние душило её. Когда тяжёлый занавес у входа перестал колыхаться, Юния с силой ударила себя по животу. Ей хотелось избежать рождения ребёнка, который непременно должен стать маленьким чудовищем. Ведь отец был чудовищем большим! И, каждый раз оставаясь одна, Юния отчаянно истязала саму себя и неродившегося младенца.

Боль увеличенным эхом отозвалась во внутренностях, заставив Юнию скорчиться и застонать. Муки вскоре угасли. И она, постепенно приходя в себя, прислушивалась к мерному падению капель в клепсидре. Прошло около десяти минут, и вдруг боль вернулась. На этот раз — сама по себе, без вмешательства Клавдиллы.

Юния со страхом прислушалась к слабому отголоску боли, которая утихала на несколько минут и снова возвращалась, постепенно возрастая. И закричала, почувствовав, как липкая холодная жидкость изливается из её тела, неприятно растекаясь по ногам. На крик сбежались рабыни и испуганно засуетились около неё.

— Лекаря! Скорее! — истошно закричал кто-то. Юнии показалась, что она слышит этот крик издалека, медленно падая на дно тёмного мокрого колодца.

Запыхавшийся раб Прокул нашёл Калигулу в саду. Он сидел у фонтана, опустив руку в нагретую солнцем воду и стараясь изловить жёлто-оранжевую рыбку.

— Доминус, пришло время родов! — крикнул он.

Гай удивлённо опешил. Поднял лицо к окну опочивальни и нахмурился, задумавшись. Юния рожает! У него будет ребёнок! Что-то обязательно должно измениться в привычной жизни Калигулы. Появится ответственность за сына или дочь. А Гай не был уверен, что желает ответственности.

Он вернулся в покои. Шум и суета окружили его. Рабыни таскали тряпки и посудины с тёплой водой, попутно усеивая брызгами мозаичный пол. Калигула потерянно бродил по дворцу, погрузившись в свои мысли и полностью отстранившись от всеобщей суеты. Проходя мимо своих покоев, он слышал душераздирающие вопли жены. Но даже это не выводило Гая из странного оцепенения.

Он очнулся, лишь когда старый лекарь-грек остановился перед ним. Калигула поднял на старика ясные глаза и с изумлением заметил слезы, стекающие по морщинистым щекам к густой седой бороде.

— Благородный Гай Цезарь, — хрипло проговорил лекарь. — Твоя жена только что умерла, разродившись мёртвым младенцем.

— Умерла?.. — отстраненно повторил Калигула и, заложив ладони за спину, медленно прошёлся по перистилю. Лекарь, опираясь на кривую палицу, следовал за ним.

Гай подошёл к перилам и, обхватив рукою стройную коринфскую колонну, выглянул в сад. По-прежнему цвели персидские розы, плющ и виноград обвивали платаны с широкими разлапистыми листьями. Ничего не изменилось. Только Юния Клавдилла умерла, унося с собою постыдную тайну Калигулы.

— Такова воля богов, — усиленно притворяясь печальным, прошептал он.

Юния Клавдилла незаметной тенью прошла по жизни Калигулы. И умерла как раз в тот момент, когда её смерть была желанна ему. Обыкновенное совпадение, но Гай увидел в нем волю богов, освободивших его от изрядно надоевших уз Гименея.

После похорон, на которых Калигула добросовестно притворялся безутешным вдовцом, он вздохнул спокойно. Лишь одно обстоятельство омрачало радость Гая: возвращение Кассия. Влюблённый супруг ни на шаг не отходил от Друзиллы.

Ночами Гай часто не мог заснуть. Сбрасывая на пол одеяла, он ворочался на ложе и мечтал о Юлии Друзилле. Порою её вымышленные ласки казались Калигуле столь реальными, что он стискивал коленями подушку, чтобы умерить огонь в крови. Промучавшись так несколько ночей, он стал брать в постель рабынь. Закрывая глаза, Калигула ласкал рабыню, а видел неизменную Друзиллу.

Только с нею он не чувствовал себя одиноким. Но, когда Друзиллы не было рядом, одиночество захлёстывало его. Рядом непрестанно сновали рабы, чеканным шагом проходили солдатские когорты, восторженно шептались за спиной плебеи, льстиво улыбались патриции… И ни одного искреннего дружеского лица! Одиночество в толпе — самый страшный, самый изнуряющий вид одиночества.