Вот наш грузовик с включёнными фарами подлетает к трещине. Ещё издалека видно, что чёрная извилистая полоса стала хотя и шире, но не намного. Подъезжаем ближе и, уже успокоенные, вылезаем. Да, её ширина стала сантиметров двадцать, кое-где пятнадцать. Вот и два деревянных столбика, вмороженные нами в лёд по обе стороны трещины. От одного столбика протянут кусок электрошнура с обычной вилкой, а на втором столбике помещена розетка для вилки. Вилка воткнута в розетку, и выбрана слабина провода. Вот что представляет собой прибор для предупреждения о том, что трещина расходится. Как только провод натягивается, вилка выскакивает из розетки, и лампочка в домике гаснет. Потом начиналась моя работа. Я должен был решить, что это — опасность или ещё нет. Если опасно, едем в Мак-Мердо, если нет — возвращаемся в домик и работаем.

Через несколько дней после начала зимовки в шкафчике, куда обычно клали почтовую корреспонденцию, в ячейке на букву "3" я увидел большой коричневый конверт, адресованный на моё имя. Наверху было написано типографским шрифтом: «Правительство Соединённых Штатов Америки. Нэви США.» Я уже знал, что слово «нэви» значит по-английски «военно-морской флот». В конверте лежал лист бумаги, в верхней части которого были те же слова, что и на конверте, а ниже на машинке крупными буквами написано: «Меморандум». В «меморандуме» было сказано, что, следуя традициям «нэви» США, командование операции «Глубокий холод» в Антарктиде, начиная с такого-то числа, вводит в действие «офицерскую кают-компанию». Далее объяснялось, что там будут собираться офицеры и все лица из научной группы. Они питаются за одним общим столом, где общаются друг с другом и обсуждают совместно любые вопросы. Командование понимает, что поддерживать такой порядок на зимовке трудно, однако считает, что эти собрания хотя бы один раз в день, в ужин, возможны. Вы считаетесь, говорилось в письме, полноправным членом собрания и в связи с этим приглашаетесь каждый день в 18.00 с такого-то числа на ужин, который состоится по правилам офицерских кают-компаний «Нэви» США. Согласно этим правилам, опоздание к началу ужина, а также разговоры за столом о женщинах и политике не считаются хорошим тоном.

Сообщалось также, что старшим в кают-компании по традиции является командир корабля или того подразделения, офицеры которого создают это собрание.

Подписано это письмо было так:

"Командир Сил поддержки антарктических исследований США в Антарктиде, комендер

Блейдс,

Дасти".

С «Блейдсом, Дасти» нас ещё раньше познакомил Арт. Это был среднего роста человек лет сорока, в такой же, как у всех военных, одежде, с воротом нараспашку. На груди — бронзовые «крылышки» с якорьком — знак отличия морского лётчика, имеющего право садиться и взлетать с авианосца, и золотистая звёздочка — знак того, что он в этом месте командир. На воротничке — серебристые кленовые листочки — знак различия комендера. Этот знак обычно повторяется и на любом головном уборе, так что вы знаете, какого звания этот военный, даже если он в комбинезоне.

В день нашего знакомства мы довольно долго беседовали. Под конец лётчик, улыбаясь, сказал мне:

— Хотя фамилия у меня Блейдс, но зовите меня просто Дасти. Меня все так зовут.

Я долго думал, что Дасти — это имя, но потом во время одной из бесед Блейдс сказал мне, что Дасти — это не имя, а кличка. Дасти по-английски значит «пыльный». Так Блейдса дразнили сначала в школе, потом это прозвище перешло с ним в университет, в школу лётчиков, а теперь он и сам себя так называет. Я представил себе, что подумали бы обо мне, если бы в официальных письмах рядом со своей фамилией я написал бы ещё и свою кличку. Мне в школе в младших классах дали прозвище Гусь Лапчатый за то, что я ходил. раскачивающейся походкой. Я выработал её, прочитав где-то, что настоящие «морские волки» ходят вразвалочку Что бы сказали мои сотрудники и друзья, если бы я стал подписываться: «Зотиков, Гусь Лапчатый»?

В течение ближайших нескольких дней в помещении «кафетерия» станции была сделана стенка, отделяющая от огромного обеденного зала небольшую комнату В назначенный день без пяти шесть мы направились туда прямо из биолаборатории. Опустив глаза, чтобы не встречаться взглядом с нашими друзьями матросами, с которыми мы ещё в обед сидели за одним столом, мы прошли в комнату, куда им вход был воспрещён. Длинный, уже сервированный стол в этой комнате был заставлен всевозможными закусками. Вместо простых, толстых, небьющихся чашек и мисок «кафетерия» здесь стояли откуда-то взявшиеся сервизные чашки и тарелки тонкого фарфора, большие «фамильные» блюда из похожего на серебро металла. Сама еда была такая же простая, как и в «кафетерии», «котёл» был общий, но выглядело это по-другому. Сбоку, в углу комнаты, появился ещё столик, на котором стояли кастрюли с супом и вторыми блюдами. Около них колдовали два матроса в странно выглядевших для меня форменных одеждах.

Вокруг стола стояли стулья, на спинках которых были прикреплены бумажки-указатели, показывающие, кто где сидит. Но никто из тех, кто уже собрался, не садился за стол. Все чего-то ждали.

Наконец Дасти подошёл к своему месту в середине стола и стал позади своего стула. Все один за другим сделали то же самое. Я взглянул на часы. До шести осталось меньше минуты. Дасти посмотрел на своего соседа слева и сказал ему: «Начинайте». А сам вдруг взялся двумя руками за спинку стула, как бы облокотился на него, наклонив вниз голову. Все сделали то же самое. У человека, стоящего рядом с ним, на одном уголке воротничка был серебристый кленовый листок, на другом — маленький серебристый крестик. Он поднял опущенные перед этим глаза, посмотрел куда-то вверх и что-то стал говорить. Так это же молитва!

Я не разбирал слов, но очень скоро раздалось негромкое, повторенное всеми «аминь», и все зашевелились, начали отодвигать стулья и рассаживаться.

Протестантский военный священник, или «чаплан», Вир, как его называли мои соседи, сидел по правую руку от Дасти. По левую его руку рядом со мной сидел полнеющий человек с длинными прилизанными волосами с золотистой «птичкой» на груди (лётчик) и золотистыми кленовыми листиками на воротничке (лейтенант-комендер, или капитан третьего ранга по званию).

— Меня зовут Джон Донелли, я старший офицер Дасти, его заместитель. Раз мы посажены рядом, мы будем сидеть так все время, — сказал он.

Ужин протекал очень чопорно, несмотря на то что все были друг с другом по имени. Вот что бросилось в глаза за этим столом: все сидели очень прямо, и у многих моих соседей левая рука во время еды не работала, она висела вдоль туловища, как парализованная. Когда надо было что-нибудь разрезать, например кусок мяса, они «доставали» её из-под стола, брали ею вилку, а правой рукой — нож и резали кусок. Потом снова тут же клали нож, перекладывали в правую руку вилку, а левая рука опять, как парализованная, повисала вдоль тела.

Ужин уже подходил к концу, но никто не курил за столом, как в общем «кафетерии» или в любых помещениях станции. Но вот Дасти, покончив со вторым, откинулся на спинку стула и сказал матросу, что, по его мнению, пора уже перейти к сладкому. Это был как бы сигнал. Тут же все оживились, облегчённо вздохнули и полезли в карманы за сигаретами или сигарами.

Ужин закончился, но никто не вышел из-за стола до тех пор, пока не встал, отодвинув стул, сам командир.

Вот так один раз в сутки мы собирались за общим столом. Таким образом я лучше узнавал людей, с которыми не был связан непосредственно по работе.

Напротив меня, например, за столом сидел единственный немолодой офицер, кроме командира, — лейтенант Луи Смит, начальник радиостанции. Обременённый большой семьёй, Смит все время говорил только о том, как он получит новое место на берегу и будет жить вместе с детьми по крайней мере два года. Ведь так получилось, что все предыдущие годы он провёл на авианосцах, осуществляя радиопривод самолётов. Но мечта Смита не сбылась. Помню, как Мак-Мердо облетела весть: «Лейтенант Смит получил приказ после зимовки и отпуска прибыть для прохождения службы на авианосец».