Светлана зашевелилась, отвлекла его от воспоминаний, открыла бардачок, достала карту и начала ее разглядывать.

— А куда ведут вот эти ответвления от шоссе? — ткнула пальцем в карту.

— Куда-то в горы, в тупик… Видишь, обрываются? Дальше пути нет.

— Давай съездим, посмотрим…

Анохин свернул с шоссе на узкую, но такую же ровную асфальтовую дорогу и по узкому ущелью покатил вверх. Ехали долго, пока не выскочили на ровную площадку возле деревянного дома, который стоял на возвышении среди зеленых кустов и тонких деревьев. За ним, вдали виднелись снежные вершины гор. Анохин оставил машину на площадке, рядом с несколькими автомобилями, стоявшими тут, и они поднялись по широкой каменистой тропинке к дому, увидели огромное синее озеро, застывшее у самого порога. Снежные вершины отражались в нем. Неподалеку в озеро вдавался каменный полуостров с высокой островерхой скалой, и на берегу его стояли два рыбака с удочками. Еще один рыбак застыл на зеркальной поверхности озера в резиновой лодке. В воде отражались от снежных гор лучи невидимого предзакатного солнца, розовато-малиновое небо с запада, а с востока темно-голубое, бездонное. И было так тихо, ни звука, ни шороха, ни движения, что показалось, они попали в заколдованное, зачарованное царство. Они тоже застыли завороженные, прислонившись друг к другу. Стояли, молчали. Даже слова восхищения казались им кощунственными в такой тишине.

— Гут, — услышали они вдруг, и оба вздрогнули, обернулись.

На широком и длинном крыльце стояла высокая, худощавая женщина с короткими русыми волосами и весело смотрела на них. Видимо, она только что вышла из дому так тихо, что они не услышали, а может быть, все время стояла там, просто они от восхищения не заметили ее.

— Гут, гут, — закивал головой Дима и предложил Светлане: — Давай здесь заночуем. У нее наверняка комната есть. Рыбки половим.

Через полчаса сидели на берегу за каменной скалой и ловили рыбу спиннингом. Ловили, пока не стемнело и не стало прохладно. Холодом тянуло от воды. Она была ледяная. Поймали две небольших форели. Сколько радости, сколько волнения, восторга было в глазах, на лице Светланы! Она даже приплясывала на месте, когда Дима вел беснующуюся в воде рыбу к берегу. Что делать с ней, они не знали. Хотели отпустить назад, в озеро, потом решили отдать хозяйке.

Как приятно было сидеть в тишине на берегу озера, на открытой террасе с дощатым полом за простым деревянным столом, на котором горела короткая толстая свеча, пить терпкое сухое вино, есть горячую рыбу, разговаривать вполголоса, смотреть на темное зеркало озера, полного звезд, на острые снежные вершины гор на фоне темного звездного неба! Звезды над горами, над озером были так ярки, их было так много, что Анохину не верилось, что они могут так густо усыпать небо. Как приятно было любоваться юным прелестным лицом Светланы, отражением огонька свечи в ее глазах, не сходящими ни на секунду со щек ямочками, ее длинными пальцами, легко обнимающими бокал с вином! Хотелось, чтобы эта полутьма, этот легчайший воздух, эта тишина были вечными, никогда не кончались. Рыбаки давно уже разбрелись по своим комнатам, затихли. А они продолжали наслаждаться близостью друг друга, тишиной, чудесным горным воздухом, который становился все прохладней и прохладней, звездным озером.

— Как я счастлива! — прошептала Светлана, и вдруг слезы потекли у нее из глаз, полились по щекам. — И как бы я хотела умереть сейчас! — страстно зашептала она. — Именно сейчас! Ведь никогда я не буду больше так счастлива! Ничего хорошего в России меня не ждет! — Слезы двумя ручейками бежали по ее щекам, блестели при свете свечи. — Доедем до Нью-Йорка: ты — в Москву, а мне с моста в Гудзон!

— Почему? — кинулся к ней Анохин. Сердце его сжало холодным ужасом от страстных, искренних слов девушки, от ее несчастного вида, от ее слез. Почему? Что с тобой? — опустился он на колени на деревянный пол, обхватил, прижал к себе девушку.

— Ты вернешься в Москву к семье, к детям… А я… я…

— Мне некуда возвращаться, — перебил он ее тоже негромким шепотом. — Я совсем одинок. Я потерял все. Ближе тебя у меня нет никого, никого. Я родился бы заново, если бы ты согласилась стать моей женой…

— Я согласна… Но как это возможно? И возможно ли?

Дима прижал ее к себе еще крепче и хотел сказать, что они останутся здесь, но ему вдруг вспомнились, пронзили слова спецназовца о Гале, его жене. Он испугался, содрогнулся от своей мысли, поднял голову, сжал Светины мокрые щеки своими ладонями и стал вглядываться в ее глаза, шепча, запинаясь, горячо:

— Ты ведь… в Гудзон… не только из-за меня? Да? Да?

Она кивнула, но глаз не отвела, сказала:

— Я расскажу потом… потом… Я не готова сейчас, прости…

— У меня тоже… перед твоим звонком, — усмехнулся он горько, выпуская ее лицо из своих ладоней, — была мысль повеситься…

Светлана вдруг быстро, другим тоном, словно ее осенила внезапная догадка, какая-то надежда, произнесла:

— А может быть, ничего и нет! Все не так плохо, как я надумала… Мне надо срочно позвонить в Москву!

Светлана, приблизив телефон к свече, набрала номер и прижала трубку к уху. Анохин видел в ее потемневших глазах нетерпение, надежду и страх. Он заметил, как она вздрогнула, услышав в трубке голос подруги.

— Светик, это ты? — Как ни прижимала Света телефон к уху, тонкий голос ее подруги был хорошо слышен Анохину в необыкновенной ночной тишине. — До тебя дозвонились из милиции?

— Зачем это я им понадобилась?

— Я же тебе говорила, что твои духи и крем они зачем-то брали, а вчера опять явились, о тебе расспрашивали. Мне пришлось им твой томский телефон дать… Алло, ты слышишь?

— Слышу… Чего они хотят?

— Они выпытывали, не дружила ли ты с Левчиком…

— Ну ладно, хватит о нем! Он мне неинтересен. А еще какие новости?

— Тут их ужас сколько! — И Ксюша начала рассказывать об институтских делах.

Потом Светлана положила телефон на стол и обмякла как-то в кресле, опустилась, замерла на минуту. Видимо, забыла о Диме, о том, где она находится.

Анохин чувствовал, что ей не до него сейчас, и тоже молчал, смотрел на нее. Он слышал весь разговор, догадался, что над Светланой нависла какая-то опасность. И связана она с Левчиком, толстяком с философского. Наконец она подняла голову, набрала другой номер, глубоко вздохнула, видимо, готовясь к разговору, преобразилась, напряглась и воскликнула радостно и ласково:

— Мамчик, привет! Как вы там?

— У нас-то все хорошо. А как у тебя?

— Чудесно! Погода — прелесть!

— Тут почему-то тобой милиция интересовалась! Ты ничего там, в Москве, не натворила?

— Мам, что я могла натворить? — обиженно спросила Светлана. — Ты разве меня не знаешь?.. Что они спрашивали?

— Они удивились, когда узнали, что ты в Киеве. Спрашивали, как тебе можно позвонить. Где ты живешь? Есть у тебя телефон? Когда ты собираешься возвращаться в Москву?

— Телефона у меня нет. Вернусь я через три недели. Если еще раз спросят, скажи им: никуда я не денусь. Вернусь в Москву, если еще буду нужна им, поговорим.

— А что им от тебя надо?

— Подружки говорят, что одного нашего студента, дурака-наркомана, арестовали, а теперь всех таскают в милицию, допрашивают, выясняют, кто наркоманил вместе с ним. А откуда я это знаю? Что я, за всеми, что ли, слежу? Больно нужно мне знать, кто с кем наркоманит!

— Ладно-ладно, не кипятись! Где ты живешь-то?

— В гостинице.

— Ой, дочка-дочка!.. Он студент, однокурсник?

— Директор фирмы.

— Что-то у тебя голос сегодня слишком возбужденный, нервный?

— Мам, а ты была спокойна, когда тебе папа сделал предложение?

— Он разве сделал тебе предложение?

— Да! Если бы ты знала, как я была счастлива полчаса назад! Мам, я ни секунды не колебалась, когда услышала от него эти слова. Я сразу согласилась. Лучше его нет на свете! Поцелуй папу! Дня через три позвоню.