Наиболее рьяных вроде Аррио Блэкстона или Вальдамара Тора этот приказ огородил тюремной стеной — ведь вся суть пилотирования легкого корабля заключается в возможности перемещаться свободно. Кроме того, пилотам не по нутру было бросать на произвол судьбы менее искусных водителей тяжелых судов. К счастью, караккам и корветам Зондерваль тоже приказал отступить, и их пилоты охотно этому повиновались.

И вот большая линза Первого отряда под натиском рингистов начала выгибаться назад. Корабли рингистов струились к ее центру, как блестящий песок, наполняя черное стекло космоса вспышками света. Такая вспышка озаряла плотную массу кораблей каждый раз, как открывалось окно в мультиплекс, но в космической ночи вспыхивали и другие огни.

Многие корабли с обеих сторон поставили у себя на борту лазерные пушки. Лазер бесполезен против алмазного корпуса легкого корабля или прочного налла каракки, но у некоторых каракк, а особенно у корветов и фрегатов, рубка выступает из корпуса в виде прозрачного пузыря. Пилоты в этих клариевых кабинах управляют своими кораблями не только при посредстве компьютеров, но и руководствуясь собственным зрением. Это облегчает им задачу при посадке на планету когда приходится скользить над горами какого-нибудь незнакомого континента, но в бою такая конструкция сделала пилотов уязвимыми: лазерный луч легко пробивал сравнительно тонкие клариевые стенки. Один пилот, Казимир Утрадесский, хвалился, что он с поправкой на угол дифракции, создаваемый выпуклым кларием, способен прожечь лазером глаз своего врага на расстоянии ста миль.

И ни один корабль, разумеется, не мог выдержать попадания ядерного снаряда, которыми некоторые преступные рингисты, например, торскаллийцы, вооружились вопреки Трем Законам. Впрочем, это оружие, сыгравшее столь странную роль в истории, в битве при Маре не имело решающего значения. По сравнению с лучами лазера и молниеносными маневрами самих кораблей водородные ракеты двигались удручающе медленно. Притом в начале сражения корабли обоих флотов сбились в такую кучу, что снаряд легко мог поразить как вражеский корабль, так и свой. За всю битву, в которой участвовало около семидесяти тысяч кораблей, было выстреляно всего пятьдесят пять таких снарядов, и уничтожили они только два корвета и одну каракку. Водородные взрывы расцветали в черном куполе космоса жутко-прекрасным фейерверком, но почти не причиняли вреда.

В то время как Первый отряд Зондерваля вступил в бой, а еще пять отрядов ожидали своей очереди во внутреннем круге, другие капитаны во внешнем ободе колеса начали маневр, от которого зависел исход сражения. Шестой, Седьмой, Восьмой, Десятый, Одиннадцатый, Двенадцатый, Тринадцатый, Четырнадцатый и Пятнадцатый отряды почти одновременно ударили по флангам рингистов в надежде нанести урон звеньям тяжелых кораблей. Но осуществить этот план хотя бы частично удалось, кроме Десятого отряда Бардо, только Одиннадцатому и Двенадцатому, которыми командовали Алезар Эстареи и Кристобль Смелый на “Алмазном лотосе”.

Победа достается тому, кто сильнее и быстрее, но все атакующие отряды, проходя через мультиплекс, сталкивались с проблемой координации, и это отражалось на их скорости. Притом все отряды, кроме удачливых Одиннадцатого и Двенадцатого, обнаружили, что противостоящие им тяжелые звенья охраняет хотя бы один легкий корабль. Один только Бардо из всех капитанов сумел победить и два легких звена, и много тяжелых, с которыми столкнулся в бою. Своим успехом он был обязан трем факторам. Во-первых, из всех семидесяти тысяч пилотов, собравшихся у красной звезды, он, пожалуй, был лучшим, если не считать Зондерваля. Во-вторых, он проявил себя отличным лидером; благодаря своей природной доброте он легко вникал в проблему и страхи самых неумелых своих пилотов, к которым Зондерваль чувствовал только презрение. Этот человек, крайне недисциплинированный в своей частной жизни, понимал, как подчинить дисциплине незадачливых пилотов с Самума и Веспера и как приободрить их. А в-третьих, Бардо оказался прирожденным военным гением.

По собственной инициативе он разбил свой отряд на двадцать групп по сто кораблей в каждой и назначил их командирами пилотов своих легких кораблей. В Содружестве почти все сочли это расточительством. Это понизит мобильность легких кораблей, говорили критики; это отнимет у них возможность перескакивать от звезды к звезде, как это делалось в Пилотскую Войну, и фокусировать свой удар на легких кораблях противника. Но Бардо пошел на эту потерю мобильности, надеясь за ее счет увеличить свою мощь. Будучи сам очень силен физически, он считал силу главной воинской добродетелью. А еще он верил в знание — недаром же до того, как основать религию, с которой он ныне боролся, он был в Академии Мастером-Наставником. Одному из своих командиров. — Ивару Рею, пилоту “Божьего пламени”, — Бардо сказал так:

— Кто научит этих бедолаг с тяжелых кораблей благороднейшему из всех искусств, если не мы? Если уж парень влазит в кабину корабля, он должен быть пилотом, ей-богу! Иначе он нужен как шлюхе третья нога.

И Бардо почти все время перед сражением инструктировал своих командиров, как обучить менее опытных пилотов благородному искусству передвижения в мультиплексе. Конечно, вряд ли возможно за одну ночь превратить женщину с Сольскена в боевого пилота наподобие Лары Хесусы, но можно преподать ей различные приемы, которые позволят использовать свою каракку более эффективно. А две тысячи таких женщин (и мужчин), как рассудил Бардо, способны доставить много хлопот даже наилучшим пилотам легких кораблей.

Когда сражение наконец началось, Бардо тратил чуть ли не каждое драгоценное мгновение на помощь своим командирам, а те помогали пилотам своих групп. В тот день, 18-го числа зимы, он совершил то, что не удалось больше ни одному из капитанов. Ведя две тысячи своих кораблей, как вожак китикеша во главе стаи, он в то же время держал связь с Иваром Реем, Дунканом ли Гуром и другими командирами групп.

А позднее, когда ход сражения разметал его отряд в радиусе миллиона миль реального пространства, он, продолжая командовать, не перестал вдохновлять своих командиров. При этом он проявлял редкую смекалку, которую завистливый Ричардесс впоследствии назовет высшей формой пилотского мастерства.