Наконец они поздравили друг друга с тем, что присутствовали еще при одном преображении, и стали расходиться, поскольку близился час омовений и песен.

— Теперь ты понимаешь, откуда исходит свет в этой вселенной.

Данло, все еще стоявший на коленях, поднялся и посмотрел на тех, кто еще не ушел с площади. Никто из них явно не слышал убавленного голоса Ханумана, и Данло по-прежнему никто не видел.

— Значит, это тот самый свет, который сияет повсюду, давая жизнь цветам и деревьям? — улыбнулся он.

— Свет всегда свет, Данло.

— Ты создал интересную экологию. Но если в этом мире никто не рождается, как же поддерживается численность населения?

— Я сказал “почти не рождается”. Преображение одного из моих детей — событие столь же редкое, как и рождение.

— Понятно.

— Если хочешь посмотреть, как рождается новое дитя, ступай на восточный луг, что за городом.

Данло действительно хотелось посмотреть, как рождается новая жизнь в этом мире, пусть даже и мир, и сама жизнь были искусственными, как джиладский жемчуг. И он пошел по бульвару к восточным воротам, минуя молитвенные дома и музыкальные павильоны, откуда доносились звуки возвышенных песнопений. У ворот, как и при входе Данло в город, не было никакой стражи, на лугу тоже никого не было. Данло прошел по высокой траве до самой опушки леса, где стояли увешанные плодами деревья манго.

— Это здесь? — спросил он, шагая по краю леса и не находя ни одного человека. Он сам не знал, что искать — может быть, пестрое одеяло, на котором будет лежать роженица, но не видел ничего похожего. Только ара и обезьяны верещали на деревьях, скрашивая его одиночество. — Но тут никого нет.

— А ты разве не в счет?

Данло бросил взгляд на свое светящееся тело и стал смотреть на городские ворота — не выйдет ли оттуда женщина, посланная к нему Хануманом. Хануман, вероятно, хочет, чтобы он лег с ней прямо здесь, на этой мягкой зеленой траве. Компьютерная программа, ускоряющая время, может устроить все так, что эта женщина, забеременев, родит тут же, у него на глазах.

— Ничего не понимаю, — сказал он наконец.

— Отец ребенка, разумеется, ты — ты же по-своему и мать.

— Не понимаю и, пожалуй, не хочу понимать.

— Ты носишь это дитя в себе, Данло. Зовут его Джонатан. Ты носишь его в своей памяти, ты же и родишь его на свет.

Когда-то, на девственной и прекрасной Земле в глубине Экстра Твердь заглянула в память Данло и создала из его воспоминаний Тамару. Очень реальную Тамару. Она состояла из тех же атомов углерода, кислорода, водорода и азота, что и сам Данло; она была красивой женщиной с мягкими карими глазами и нежными руками, она шептала ему на ухо свои сокровенные мечты. Он мог бы почти вечно жить на той далекой Земле с той Тамарой, но все-таки оставил ее, потому что она не была настоящей Тамарой, его любимой, которая в ту пору ходила беременная по улицам Невернеса.

Если Твердь, при всей Ее божественной власти, сумела создать лишь несовершенную копию Тамары, как могли Хануман и его компьютер соорудить хоть сколько-нибудь точную модель Джонатана? Между тем Хануман, казалось, был уверен в своей способности создать похожую на Джонатана куклу. Данло с самого начала боялся, что Хануман задумал именно это, но полагал, что сможет с легкостью отвернуться от всякой шайда-имитации своего сына. Теперь, когда момент настал, он утратил свою уверенность и чувствовал, что воли в нем осталось не больше, чем в одной из Ханумановых кукол. Он был измучен, одурманен, побежден и горевал по Джонатану не меньше прежнего. Ему было уже все равно, жив он сам или умер. Ему хотелось испытать истинную силу Хануманова компьютера (и обнять Джонатана, и заглянуть в его темные дикие глаза). Он согласился на предложение Ханумана.

— Джонатан, Джонатан, ми алашария ля шанти, — прошептал Данло. — Спи с миром — и прости меня за то, что моя мечта вновь возвращает тебя в жизнь.

Следуя инструкциям Ханумана, он стал представлять себе Джонатана со всей возможной полнотой. Данло, обладавший почти идеальной эйдетической памятью, мог вообразить даже пушок на щеках у сына, и эта задача не составила для него труда. Образ Джонатана возник у него в уме мгновенно, яркий и чистый, как алмаз-синезвездник. (В том вполне реальном мозгу внутри его черепа, который вместе с остальным телом покоился на ковре в кабинете Ханумана под битвой, бушующей в небе Невернеса.) Данло оценивал этот сияющий образ не только умом, но и глазами, а купол Хануманова кабинета считывал шторм серотонина и прочих нейротрансмиттеров в его мозгу и переводил эти электрохимические сигналы в чистую информацию. Эту информацию купол передавал на Вселенский Компьютер, и тот, как робот-живописец, добавляющий яркий мазок на почти законченный холст, вносил легкие поправки в свою программу. И вот на Земле, сотворенной Хануманом из одной лишь информации, на зеленом лугу под искусственным синим небом, родился заново Джонатан ви Ашторет ви Соли Рингесс.

— Джонатан, Джонатан, — прошептал Данло.

Сын явился в трех футах перед ним способом, противоположным преображению Итуги Чистой. В воздухе вспыхнул яркий белый свет, словно легкий корабль Данло открыл окно в мультиплекс. Свет этот пролился на луг и начал дробиться на крутящиеся разноцветные фрагменты. Каждый фрагментик располагался согласно создающей Джонатана программе.

Универсальный Компьютер ткал из блестящих частиц информации его волосы и лицо, ваял тонкие ручонки, грудь, живот и ноги. Данло представил себе Джонатана таким, каким он был до болезни, поэтому ступни у мальчика были на месте, и они были такого же теплого оттенка слоновой кости, как и вся его кожа. Мальчик весь был здоров и крепок — Данло даже мечтать не мог о таком совершенстве.

— Джонатан, Джонатан.

Джонатан открыл яркие синие глаза и сказал:

— На тебе твое новое лицо, папа, только теперь оно все золотое и серебряное.

— Так ты… меня видишь?

— Конечно, вижу. — Мальчик был одет в шелковую рубашку и брючки, как все жители этого города. — А почему ты спрашиваешь?

— Потому что другие люди не могли меня видеть.

— Почему не могли?