Поистине глубокой была эта любовь, поистине мощной, стихийной: глядя в ее темные мятежные глаза, Данло как будто заглядывал сквозь трещины во льду и камне в огненное сердце мира. Она скользила рядом, не сводя с Джонатана напряженно-любящего взгляда, и Данло думал, что она пойдет почти на все, чтобы уберечь сына. Сам он убил ради Джонатана медведя — она, возможно, и человека убьет. И уж конечно, умрет сама. Данло, прижимая ее сына к своему сердцу, в который раз дивился ужасной и прекрасной силе любви.

Ти-анаса дайвам.

Они дошли до стальных ворот, ведущих в дом Констанцио с Алезара. Данло постучал в них кулаком, подняв грохот и лязг на всю улицу. В конце концов высокий белокурый охранник, с которым Данло подружился во время своих прошлых визитов, вышел из теплой сторожки. Вид у него (его звали Зигфрид Олафсон) был усталый и недовольный. Он подкатил к воротам на коньках, явно намереваясь отправить непрошеных гостей подальше, но при виде знакомой маски Данло и глядящих из-под нее глаз перестал хмуриться и улыбнулся.

— Здравствуй, Данло с Квейткеля, — учтиво поклонившись, сказал он. — Не думал, что увижу тебя снова.

— Я пришел к Констанцио за помощью. — Данло повернул Джонатана лицом к Зигфриду. — Это мой сын, Джонатан, и Тамара, его мать.

— Очень приятно, но боюсь, что Констанцио вам не поможет.

— Мой сын очень болен. — Данло наскоро рассказал Зигфриду про обморожение и гангрену. — Я надеялся, что у Констанцио еще есть крионики, чтобы спасти ему ноги.

— Может, и есть. Но он никого больше не принимает и никаких операций не делает — он сам мне сказал.

— Хочется верить, что мне он все-таки согласится помочь. Как уже помог однажды.

— Извини, но ты понапрасну теряешь время.

Держа Джонатана одной рукой, Данло достал из кармана кошелек, который дала ему Тамара, и протянул сквозь прутья Зигфриду.

— Пожалуйста, передай это Констанцио. Это все, что у нас есть.

Зигфрид потеребил свои заиндевелые усы и зажал кошелек в кулаке.

— Ладно, если уж ты так просишь. Ждите здесь.

Зигфрид покатил по дорожке к дому. Данло, который притомился, неся Джонатана через весь город, сел на пурпурный лед. Тамара осталась стоять, разглядывая лазеры, огораживающие собственность Констанцио. Ее раскрасневшееся лицо под капюшоном было спокойно, но Данло знал, что внутри она вся кипит от нетерпения. Ждать на холодной, безлюдной улице было тяжело. С моря на юге дул резкий ветер, и солнце тускло-красным пятном виднелось через набежавшие облака. Джонатан все так же дрожал, но терпел холод стойко, глядя на Данло в поисках поддержки. Данло отвечал ему взглядом — больше он ничего сделать не мог. Он вспомнил алалойское слово “вания” — ожидание — и подивился мужеству, с которым Тамара и Джонатан ждали решения своей судьбы. Через некоторое время Зигфрид вернулся — с кошельком в руке.

— Извини, но все вышло, как я и говорил. Констанцио вас не примет.

Данло встал, и Зигфрид вернул ему кошелек. Данло хотел спрятать его обратно в карман, но Тамара забрала у него кошелек взвесила его на руке, звякнув монетами, и спросила у Зигфрида:

— Одну монету ты взял себе, верно?

Зигфрид, побагровев, плюнул на дорожку, и плевок тут же застыл.

— А если и взял, то что? За труды-то мне причитается или нет?

Тамара, пронзив его взглядом, решительно, но очень бережно развернула одеяло на Джонатане, сняла тапочки и завернула мальчика снова, оставив снаружи только ступни.

— Смотри, — сказала она ужаснувшемуся Зигфриду. Ветер нес запах гниющего тела прямо в лицо охраннику. — Мой сын борется за свою жизнь.

— Сожалею, — пробурчал Зигфрид. — Скверные времена, что и говорить.

Тамара снова надела Джонатану тапочки и закутала его ноги в одеяло.

— Пожалуйста, сходи к Констанцио еще раз, — сказала она. — Попроси его.

— Я сожалею, но он не станет вам помогать.

— Даже ребенку, которому больше некуда обратиться?

— Боюсь, что нет. Констанцио не выносит детей.

— Значит, у него нет сердца?

— Человеческого нет, это точно. Я слыхал, он давно уже вставил себе искусственное. Боялся, что настоящее откажет, если нервы будут шалить.

Тамара долго смотрела на Зигфрида и наконец сказала:

— Прошу тебя, открой ворота и позволь мне самой поговорить с ним.

— Боюсь, что это невозможно. Шли бы вы домой — слишком холодно, чтобы стоять тут и спорить. Забирай свою женщину и мальца, пока они не замерзли насмерть, — сказал Зигфрид Данло.

— Хорошо, мы уйдем, — сказала Тамара, — но сначала верни монету.

— Чего?

— Твой хозяин волен выбирать, помогать нам или нет, — полагаю, это его право. Но за одну просьбу о помощи мы платить не намерены.

— Скверные нынче времена, — повторил Зигфрид.

— Верни монету. Пожалуйста.

Зигфрид сунул было руку в карман, но передумал.

— Я всего одну взял — уходите, пока не поздно.

Тамара снова впилась в него своими темными глазами.

— Выходит, у тебя тоже нет сердца?

— У меня у самого сын. На Торскалле. Планета у нас бедная — знаете, наверно. Парень у меня способный, только денег, чтобы дать ему образование, у нас нет. Когда война кончится, я вернусь домой и потрачу все деньги, которые заработал у Констанцио, чтобы отдать его в элитную школу.

— Сочувствую, но твой сын по крайней мере не умирает.

— Ну а ваш все равно не жилец. Нет в городе резчика, который помог бы ему. Прибереги деньги для тех, кому они нужны по-настоящему.

Тамара поспешила зажать Джонатану уши, чтобы он не слышал этих слов, но было уже поздно. Мальчик смотрел на нее с ужасом — приговор Зигфрида ледяным кинжалом пронзил его душу.

— Отдай монету, — потребовала она. — Может быть, нам как раз ее и не хватит, чтобы оплатить услуги другого резчика.

Момент настал. Тамара и Зигфрид смотрели друг другу в глаза, и неясно было, чья воля переборет. Наконец он полез в карман и швырнул монету за ворота. Она звякнула об лед и улеглась, поблескивая.

— Забирай, раз уж так приспичило. И убирайтесь, пока я на вас роботов не выпустил.

Тамара нагнулась за монетой, а Данло сглотнул закупоривший горло комок ярости. Все это время он простоял почти не шевелясь, слушая стук своего сердца и глядя на Зигфрида. В период своей трансформации он привык считать этого человека своим другом, но Зигфрид, совершив свое мелкое воровство, насмеялся над его сантиментами. Прикарманивая монету, он крал жизнь у сына Данло, и это подлое предательство всколыхнуло в Данло черную ярость. Он мгновенно возненавидел Зигфрида, и ему захотелось, используя силу своего нового тела, сломать ворота и задушить его. Но одно дело — убить на охоте медведя, и совсем другое — убить себе подобного за то, что свойственно всякому человеку. Данло заставил себя дышать поглубже, глотая душащий его холодный воздух, и отвернулся от Зигфрида. Потом взял Джонатана поудобнее и собрался уходить.