— Мне помог случай, монсеньор, — объяснил Парфе Гулар. — Я только что проводил домой Равальяка, доставившего мне много хлопот. Тот внезапно впал в самое мрачное отчаяние и начал говорить, что бросится в реку с Нового моста.

— Что привело его в такое состояние? — спросил Аквавива с интересом.

— Это необыкновенно чувствительная натура. Он воспылал дружескими чувствами к Жеану Храброму и казнился тем, что едва не убил своего друга, приняв его за короля.

— Истоки этой дружбы?

— Не удалось выяснить, монсеньор. Как-то он обмолвился, что многим обязан молодому человеку… Когда он отрешится от своих галлюцинаций, то говорит лишь то, что считает нужным.

Нацарапав что-то на своих табличках, Аквавива выставил стиль в сторону брата Гулара и задал следующий вопрос:

— Вы уверены, что он отказался от злосчастной мысли покончить с собой?

— Полагаю, я сумел его разубедить.

— Но вы все-таки не уверены? — настаивал Аквавива.

И он начертал на табличках еще несколько строк в дополнение к предыдущим,

— Я устрою так, чтобы он получил суровую отповедь от своего духовника. Вернемся к господам Пардальянам, отцу и сыну.

— Так вот, монсеньор, — продолжил свой рассказ брат Гулар, — расставшись с нашим приятелем, я повстречал вооруженных людей, сопровождавших какую-то молодую женщину, и сразу узнал в них Жеана, а также троих головорезов, преданных ему душой и телом.

— А молодую женщину?

— Невозможно было разглядеть ее лицо… Я прошел мимо, словно бы не заметив этот маленький отряд… а затем украдкой вернулся назад. Жеан с молодой женщиной вошли в дом господина д'Андильи. Я затаился и стал наблюдать. Увидел, как сначала вышел господин де Пардальян… Жеан появился позже. Молодая женщина, несомненно, осталась в герцогском дворце.

— Поскольку они вышли порознь, можно предположить, что отец не узнал своего сына.

Парфе Гулар озабоченно покачал головой.

— Случилось одно происшествие, которое меня… заинтриговало. А именно: Жеан, выйдя на крыльцо, зарыдал. А этот юноша, монсеньор, выкован из железа… Сказывается порода: по крайней мере, в этом отношении он достойный сын Пардальяна и Фаусты. Чтобы вышибить слезу у такого человека, нужна либо сверхчеловеческая мука, либо… нестерпимая радость.

— Разве не вы сказали мне, что он влюблен в девушку с улицы Арбр-Сек?

— Вы правы, монсеньор.

— Так вот, надо бы выяснить… Подождите! Каковы чувства девушки к молодому человеку?

— О, она его обожает… возможно, сама того не сознавая.

— В таком случае, надо выяснить, находится ли эта юная особа по-прежнему на улице Арбр-Сек. Если ее там нет, то именно она встретилась вам вместе с молодым человеком.

— Я сегодня же загляну к хозяйке дома Колин Коль и от нее все узнаю.

Аквавива вновь погрузился в раздумья, а затем сказал:

— Если это она, то слезы сына Фаусты получают самое простое объяснение: молодые люди признались друг другу в любви. Некоторые натуры, будучи нечувствительны к боли, с трудом выносят сильную радость. Вероятно, таков и этот юноша.

Поразмыслив еще какое-то мгновение, он добавил:

— Сверх того, я напрасно не уделил должного внимания этой девочке. Она встречается с людьми, за которыми мы обязаны, во имя интересов нашего ордена, следить самым пристальным образом. Следовательно, и о ней мы должны знать все. Вам надлежит произвести тщательные разыскания. Нужно выяснить, кто она, как ее зовут — Бертиль не может быть ее полным именем, — откуда приехала, на что живет и к какой семье принадлежит. Ни единой мелочью не пренебрегайте, все может оказаться важным.

— Надеюсь, что через ту же Колин Коль я раздобуду все необходимые сведения.

— Хорошо. Известите меня, как только получите их. Действуйте быстро. Возможно, мы слишком поздно решили заняться этой девочкой.

Гулар поклонился в знак повиновения.

Аквавива, поднявшись с кресла, вновь стал расхаживать по комнате, склонив голову с озабоченным видом. Остановившись перед Гуларом, он мягко сказал:

— Мы приближаемся к цели, сын мой… после двадцати лет упорных трудов! Еще одно усилие, и миллионы Фаусты, предмет стольких вожделений, достанутся нам. Еще одно усилие, и вы навсегда расстанетесь с ролью, которая тяготит вас, я знаю.

Гулар сделал протестующий жест, но старик мягко возразил:

— Не оправдывайтесь, это более чем естественно. Наш орден вам многим обязан, сын мой. Эта огромная сумма в десять миллионов, что позволит нам за несколько месяцев свершить дела, которые потребовали бы долгих лет и неустанных, терпеливых трудов, перейдет к нам во многом благодаря вам. Именно вы два месяца назад раскрыли, что Жеан сын Фаусты, тогда как я начинал бояться, что того уже нет в живых.

— Раскрыл по чистой случайности, монсеньор, большой моей заслуги здесь нет.

— Разве случайно пришла вам в голову великолепная мысль, о которой я не подумал… и вы превратились в снисходительного исповедника всех негодяев Франции. Но именно благодаря этому вы узнали истину, дав отпущение грехов Саэтте. Да и сегодня… Я в течение полутора месяцев тщетно разыскивал Пардальяна, а вам удалось встретить его. Вы не хуже меня знаете, что случай выпадает лишь на долю тех, кто умеет им пользоваться.

Возобновив свою неторопливую прогулку по комнате, он стал размышлять вслух:

— Начиная с сегодняшнего дня необходимо установить постоянную слежку за Пардальяном и его сыном. От меня не должно ускользнуть ни единое движение этих двоих… К несчастью, большего с ними сделать нельзя… с отцом, во всяком случае, дело обстоит именно так. Нравственному воздействию он не поддается… и на исповедь, конечно же, надежды нет.

— В этом отношении сын похож на отца, — уверенно сказал брат Парфе Гулар.

— Очень жаль! К счастью, порой поступки помогают проникнуть в мысли человека. Но все это означает, что мы вступаем в открытое сражение с Пардальяном. Опасно, весьма опасно… Мы уже столького добились, и нам остается сделать самую малость… однако эта малость превращается в почти непреодолимое препятствие, поскольку речь идет о столкновении с Пардальяном.

Он на мгновение задумался, уставясь в пол, затем поднял голову, и глаза его вспыхнули устрашающим огнем. Холодным непреклонным тоном он произнес:

— Мы должны с этим покончить. Так нужно… к вящей славе Господней!

На лице его вновь появилось выражение кроткой безмятежности, ибо решение было принято и приговор произнесен. Опустившись в кресло, он пояснил свою мысль:

— Невозможно, чтобы Пардальяну не было известно о существовании сокровища Фаусты. Скажу больше: кроме Фаусты и умершей Мирти, только один Пардальян знает точное место, где сокрыт этот изумительный клад. Аббатисе Монмартрской обители, как и всем остальным, неведомо, в каком именно месте аббатства нужно искать. Отец Котон, ее духовник, уверяет, что она уже начала сомневаться, существует ли пресловутое сокровище на самом деле.

— Однако, монсеньор, — заметил брат Гулар, — госпожа аббатиса, принимая бразды правления от Клодины де Бовилье, подписала бумагу, в которой признает, что сокровище является собственностью принцессы Фаусты и обязуется передать его в руки той особы, что укажет тайник, одновременно показав аббатисе железный перстень Фаусты.

В обмен на это поручительство ей обещана сумма в двести тысяч ливров… Но она ждет целых двадцать лет и почти перестала верить. Пардальян же знает место… знает с тех пор, как вернулся из Испании, иными словами, уже около двадцати лет… И этому человеку, прозябающему в бедности, не пришла в голову мысль зачерпнуть хоть немного из груды золота и драгоценных камней… а ведь сокровище в какой-то степени принадлежит и ему, раз это собственность его сына. Долгое время я питал надежду, что он не устоит перед искушением… и тем самым раскроет мне тайник. Ибо по моему приказу за аббатством неустанно следят все эти двадцать лет. Меня постигло разочарование. Этот человек воплощает собой верность и честность.

Аквавива задумчиво умолк, быть может, пораженный силой духа, устоявшего перед обольщением золота.