Пардальян, как и флорентиец минуту назад, вел серии ложных атак, готовя решительный удар. Но Саэтта не достиг цели, а Пардальян словно играючи добился своего.

Шпага Саэтты, выбитая с неудержимой мощью, взмыла в воздух, описала внушительный полукруг и упала у Пардальяна за спиной. Саэтта вновь отскочил назад. Истина открылась ему во всем своем ослепительном свете.

— Вы — Пардальян! — прохрипел он.

— Пардальян, — сказал шевалье.

Саэтта наклонился вперед; глаза его чуть не выскакивали из орбит; он не отрываясь глядел на противника. Бешенство, слепое бешенство вновь овладело им. Неужели судьбе еще не довольно, что сорвалась его месть? Неужели мало досталось ему несчастий, что четверть часа спустя после гибели Жеана он встречается лицом к лицу с отцом своей несостоявшейся жертвы? И тот обезоруживает его, Саэтту, который считал себя непревзойденным мастером фехтования! Какое невыносимое унижение!

«Бог меня проклял! Проклял!» — думал он в гневе.

В другое время эта мысль устрашила бы его, но теперь лишь разбередила рану пуще прежнего. Им овладело дикое желание — покончить с бесславным и бесцельным существованием. Что в нем? Отныне оно будет плачевно, будет отравлено тоской и отчаянием…

Саэтта решительно вскинул голову, скрестил руки на груди и с вызовом посмотрел Пардальяну прямо в лицо:

— Что ж! Убейте меня!

Шевалье, спокойно вложив шпагу в ножны, пожал плечами:

— Я убил бы вас, если бы хотел, пока вы могли защищаться. У меня к вам другое дело — нам надобно поговорить.

Саэтта визгливо захохотал:

— Правда, правда! Я и забыл! Вы хотите знать, что с вашим сыном? А у меня как раз о нем самые свежие новости! Теперь я могу все сказать.

Пардальян изумился. Он давно раскусил старого фехтмейстера, он знал, что запугать его невозможно, и размышлял не без тревоги, как же заставить его говорить — и вот Саэтта сам, без всяких расспросов, готов все рассказать! Немного труда стоило Пардальяну понять: флорентиец во власти какого-то безумного порыва. Стоит самому Пардальяну проронить случайно лишнее слово — и он ничего не узнает. Сообразив это, он молча и невозмутимо приготовился слушать.

Саэтта же бешено кричал, словно желая вывести из себя Пардальяна, заставить его нанести вожделенный смертельный удар:

— Что с вашим сыном, спрашиваете вы?! Это я подобрал его восемнадцать лет назад — подобрал и воспитал! Я сделал из него разбойника — да какого! Его называют Жеаном Храбрым! Но я хотел, чтобы он погиб на эшафоте, от рук палача, как погибла по милости его матери моя дочь Паолина. Вы поняли? А теперь, если вы хотите видеть своего сына — ступайте к Монмартрскому эшафоту, поройтесь в дымящихся кучах мяса, поищите среди обугленных скелетов — может быть, найдете там своего…

Он не договорил. Стальная рука Пардальяна схватила Саэтту за горло; страшный голос потряс флорентийца — он задрожал с головы до пят:

— Что ты сделал, мерзавец? Отвечай! Где, ты сказал, мой сын?

Саэтта сделал последнее усилие и усмехнулся:

— Сын ваш погребен под руинами Монмартрского эшафота!

Пардальян вдруг одной рукой поднял его в воздух и раскрутил. Саэтта понял — последний час его пробил.

«Оно и лучше — сразу со всем покончить! Что толку жить дальше?» — подумал он и закрыл глаза.

Еще более неожиданно Пардальян с силой поставил его на землю.

— Убирайся! — прокричал шевалье, не помня себя от ярости. — Ты не стоишь даже того, чтобы тебя прикончить! Убирайся!

Пламя блистало в глазах Пардальяна; он был величав и грозен. Саэтта увидал в его фигуре воплощенное небесное правосудие. И флорентиец, который не устрашился, попав в руки грозного своего противника, и который только что желал умереть — вдруг задрожал от суеверного страха. С диким воплем ужаса он согнулся в три погибели и спотыкаясь, постанывая, бормоча про себя обрывки молитв, бросился бежать прочь.

Пардальян и взглядом его не проводил. Он повернулся и быстро зашагал в сторону эшафота.

«Но может быть, старый мерзавец соврал? — думал шевалье. — Или вот еще что…»

Из сорока головорезов, что привел за собой Кончини на Монмартр, не осталось ни одного. Десятка полтора погибло; пять-шесть человек, чудом уцелевших после взрыва, в ужасе разбежались и запрятались где-то так, что нипочем не найти. Все остальные были ранены — кто легче, кто тяжелее — и обречены на более или менее продолжительный отдых.

При флорентийце теперь находились только трое дворян — все они отделались легкой контузией. Жеан Храбрый остался погребен под развалинами — сомневаться в этом не приходилось. Тем не менее Кончини лишь к вечеру решился покинуть площадь. Он пошел по дороге направо — в то самое время, когда Пардальян поднимался слева.

Мрачный, озабоченный, Кончини медленно шагал впереди своих спутников. У придорожного креста им встретился человек с перевязанной головой — тот самый, кого мы видели за изгородью напротив дома Перетты-милашки, когда Пардальян и Бертиль входили туда.

— А, Сен-Жюльен! — окликнул его кто-то из спутников Кончини. — Опоздал, опоздал!

Сен-Жюльен (это был он) вскричал с какой-то непонятной тревогой:

— Что, не поймали разбойника?

— Он погиб! — ответил Кончини не столько радостно, сколько раздраженно.

— Как! — разъярился Сен-Жюльен. — Вас было сорок человек, даже больше — и вы не смогли взять его живым?

— Хорошо тебе говорить, — огрызнулся Лонваль. — Сорок! Да, было сорок — а сколько теперь? Посчитай-ка!

— Мы и сами-то не знаем, как живы остались, — подхватил Роктай. — Не правда ли, монсеньор?

Кончини кивнул.

— Вот как? — воскликнул пораженный Сен-Жюльен. — Так это дьявол, а не человек!

Кончини и три телохранителя разразились в ответ проклятиями и ругательствами.

— А я-то хотел своими руками растерзать его! — с невыразимым отчаянием в голосе продолжал Сен-Жюльен.

— Да, бедный мой Сен-Жюльен, — ответил Кончини с какой-то нежностью в голосе, — ты и впрямь его ненавидел…

— Еще бы, ваше сиятельство! Я был хорош собой — так говорили, — а ваш бандит сделал меня уродом на всю жизнь! Кто бы от такого не взбесился, скажите на милость?!

— Ну, — заметил Эйно, — нас он хоть и не изуродовал, но отделал лучше некуда, и мы его ненавидим не меньше твоего!

— А почему ты здесь? — спросил Кончини. — Ведь ты должен был сидеть дома, пока не излечишься от раны?

— Точно так, монсеньор, но я с ума сходил, что не могу быть ничем полезен! Вот я и решил: драться мне нельзя — а выйти все-таки можно… не особо утомляясь. Мне пришла в голову одна идея. Она мне понравилась — и я ее осуществил. Так что теперь, монсеньор, ничто не препятствует вашей великолепной мести!

— О чем ты?

— Стойте! — сказал Сен-Жюльен (они находились как раз против двери Перетты). — Узнаете вы эту дверь?

— Черт возьми! — ответил Роктай. — Ведь это сюда скрылся разбойник, когда я думал, что продырявил его насквозь.

— Именно. А видите вон ту изгородь, ваше сиятельство? Мне вздумалось спрятаться за ней — и я не прогадал!

— Что все это значит?

— Скажите, монсеньор, ведь ту девушку, что мы разыскивали для вас, зовут Бертиль?

— Да! — прошептал Кончини, весь задрожав. — Ты что, нашел ее?

— Погодите немного, монсеньор, — улыбнулся Сен-Жюльен. — Высокая, тоненькая девушка лет шестнадцати, с пшеничными волосами, голубоглазая…

— Да, да! Ты видел ее? Где? Когда? Говори же!

— Она, монсеньор, сейчас за этой дверью!

Кончини испустил громкий вздох и, ни слова не говоря, стремительно направился к двери. Сен-Жюльен бросился ему наперерез.

— Что вы делаете, монсеньор? — произнес он весьма почтительно, однако не давая хозяину пройти. — Подумайте! Ведь девушку охраняют, и хорошо охраняют — могу поручиться! Как только ваше сиятельство ступит через порог, вы тут же ее упустите… и Бог один знает, найдете ли снова.