Ничуть не смутившись, все с той же неизменной спесью и самоуверенностью байи отвечал:

— Вы можете принести свою жалобу на суде. Теперь же вам придется следовать за мной в тюрьму госпожи аббатисы.

— А если я не пойду?

— В таком случае, — строго сказал байи, — вы будете сами виновны в том, что мне придется применить силу. Заметьте к тому же, что вы отягчаете свою вину неповиновением власти.

Почтенный байи ни на миг не усомнился в своем праве… Бертиль поняла: сопротивляться бесполезно.

— Хорошо, — сказала она. — Уступая силе, я последую за вами, милостивый государь. Но знайте: я непременно буду жаловаться нашему королю.

Байи пожал плечами: жалуйтесь сколько угодно. Он исполнял полученный приказ, и больше его ничего не касалось.

Бертиль с Переттой надели плащи, опустили капюшоны и, взявшись за руки, подошли к дверям, окруженные стражами.

Дверь была распахнута; Мартина шаталась от ужаса; ее держали под руки два головореза Сен-Жюльена. Байи важно и строго приказал:

— Служанку отпустите, и чтоб она ни-ни!

Что «ни-ни»? Байи не сказал, а Мартина сочла за благо не задавать вопросов. Подгоняемая страхом, она помчалась в дом и только тогда вздохнула свободно, когда двери были заперты на все замки и запоры.

…Неподалеку от Монмартрских ворот шагал по улице какой-то человек и беззаботно глазел по сторонам. Это был Каркань. Ему стало скучно одному; вот он и решил навестить своих приятелей на дежурстве. Был у него при этом и свой интерес: Каркань сгорал от страсти и тешился надеждой взглянуть на симпатичное личико Перетты…

Ни о чем не подозревая, он посмотрел на стражу, которая вела двух арестанток, и отметил про себя:

— Полиция аббатисы.

И Каркань, и приятели его отлично знали форму всех полиций Парижа — со всеми у них были когда-то неприятности. Раньше Каркань немедленно бы дал деру, едва завидев любую полицейскую кокарду. Но теперь-то он, черт побери, порядочный человек! Что ему на них не посмотреть? Чего бояться? Итак, он остановился и стал глядеть на проходящих стражников, радуясь и немного удивляясь, что на сей раз они ведут не его.

Вдруг одна из арестанток приподняла капюшон и пристально посмотрела на Карканя. Тот так и подскочил:

— Проклятье! Это же Перетта! И барышня! Куда же смотрели Гренгай с Эскаргасом? И что скажет Жеан?

Но все эти мысли молниеносно испарились. В силе своей Каркань был уверен. Он сжал кулаки и бросил быстрый взгляд на проходивших мимо него с каменными лицами стражников:

— Всего шестеро? Чего там — справлюсь!

Но вслед за тем наш храбрец заметил Сен-Жюльена, шедшего чуть поодаль, и десяток его головорезов. Несмотря на равнодушный вид, было ясно, что они, так сказать, сторожат стражу.

Каркань, вообще-то говоря, не отличался избытком ума, но бывают решительные обстоятельства, когда самый тупой человек становится сообразителен и предприимчив. Увидев Сен-Жюльена и его людей, Каркань сразу понял, что они здесь делают.

— Э, нет! — прошептал он. — Шестеро еще куда ни шло, но. семнадцать человек — это, как сказал бы Эскаргас, очень даже слишком! Кое-кого я, конечно, уложу, но в конце концов меня все равно поймают. А на свободе я могу и пригодиться — и даже наверняка пригожусь. Но где все-таки Гренгай с Эскаргасом? Не убили ли их часом? Ох, дьявольщина! Если так — то не знаю, что и делать. А впрочем…

Подумав так, Каркань убрал обратно в ножны свою уже наполовину обнаженную рапиру и пригнулся пониже, чтобы никто не обратил на него внимания. Ему повезло: два отряда прошли мимо. Тогда он пустился за ними следом.

На улице Омри байи, стража и две девушки завернули в тупичок, а Сен-Жюльен с подручными занял позицию на углу, загородив этот тупичок.

Парижские тюрьмы Каркань знал не хуже, чем полицейские кокарды. Едва стража повернула на улицу Омри, как он все понял и шепнул про себя:

— «Дамский Башмак»!

Так прозвали тюрьму Фор-о-Дам.

И Каркань притаился в сторонке.

Через несколько минут байи со стражниками вышли из тюрьмы и побрели потихоньку назад на Монмартр. Сен-Жюльен достал из-под плаща довольно толстый кошелек и кинул своим разбойникам. Те, в один миг поделив деньги, разбежались кто куда. Их дело было сделано.

Сен-Жюльен подождал, пока все они скроются из виду, зашел в тупичок и постучал в дверь тюрьмы. Отворилось окошко; оттуда показалась чья-то отталкивающая физиономия. Сен-Жюльен предъявил привратнику какую-то бумагу, и дверь тотчас отворилась. Он вошел внутрь.

Каркань последовал за ним в тупик и долго стоял у ворот тюрьмы, о чем-то размышляя. Вот что он в конце концов надумал:

— Постараюсь узнать, что стало с Эскаргасом и Гренгаем, а потом расскажу все господину Жеану.

И ушел.

Бертиль и Перетту заперли вместе. Камера оказалась сравнительно удобной: две табуретки, столик. Тюремщик, который провел их сюда, специально обратил внимание девушек на роскошную обстановку — в других камерах, кроме соломенной подстилки, не было ничего, а кое-где — и вовсе голый пол. Так что молодые узницы должны были за счастье почитать такие условия.

Но девушки радовались единственно тому, что их не разлучили. Ведь вдвоем и в темнице легче…

Впрочем, Бертиль особенно не беспокоилась. Им страшен один Кончини, объясняла она Перетте. Но арестовал их не Кончини — это уже известно. Значит, они скоро выйдут отсюда: их выручит или Жеан, или господин де Пардальян, а на худой конец она сама напишет королю, и уж он-то заставит аббатису отпустить арестанток.

Наступил вечер. Девушкам подали ужин — конечно, скудный, но все же не просто черствый хлеб с водой, как большинству заключенных. Бертиль через силу заставила себя поесть; Перетта, с утра чувствовавшая недомогание, смогла только выпить глоточек вина, да и то по настоятельной просьбе подруги.

Девушки легли спать. На самом деле Бертиль была совсем не так спокойна, как хотела показать Перетте. Это была не ее тайна и потому она скрыла от приятельницы то, что узнала не так давно от шевалье де Пардальяна: аббатиса — лишь орудие в руках гораздо более могущественных сил. Итак, ее лишь для отвода глаз держат в монастырской тюрьме.

И нет сомнения: новый арест тоже связан с кладом и бумагами, относящимися к нему. Рано или поздно грабители, что с остервенением пытаются найти сокровище, поймут: их обманули. Тогда они уже не отпустят Бертиль, пока она не скажет все, что знает, или не отдаст настоящие документы.

Значит, ей придется выдержать долгое — может быть, пожизненное — заключение, не говоря уже о муках и пытках: если у нее захотят выведать чужой секрет, без пыток, конечно, не обойдется.

Итак, будущее рисовалось ей в очень мрачных тонах; много отваги от нее требовалось, чтобы сохранять перед Переттой вид спокойствия и уверенности.

Главное было — не попасться в лапы Кончини. Его Бертиль боялась более всего, ибо он нес с собой ее позор и бесчестие. Она, конечно, знала, что Пардальян горы свернет, лишь бы выручить ее из беды, да и Жеан не будет сидеть сложа руки. Но надо как-то дать им знать о своей участи…

Короче говоря, заботило ее очень многое… но все же Бертиль заснула сразу, как только легла.

Зато Перетта, хотя ни о чем подобном и не подозревала, долго еще вертелась из-за бессонницы с боку на бок, пока, наконец, не погрузилась в тяжелый сон с кошмарными сновидениями.

И вот каков был ее самый жуткий сон.

Перетте снилось: она лежит мертвая на своей койке, но при этом ясно видит стену у себя в ногах. Вдруг стена раздвинулась, камера осветилась бледным светом и вошли два монаха в опущенных капюшонах. Один монах взял ее за руку и тут же отпустил. Рука упала тяжело, как каменная. Перетта нисколько не удивилась: она ведь была мертва…

— Спят! — сказал монах вполголоса.

Стена перед Переттой сомкнулась. Монахи подхватили Бертиль прямо на простыне; один из них подошел к изголовью и что-то поискал за койкой. Раздался щелчок, и стена вновь раскрылась. Монахи вынесли Бертиль; стена сомкнулась, и стало опять темно.