— Эй, рева-корова… Ну быком тебя сейчас назвать сложно… Переведи-ка мне, что тут написано! По-французски-то размовляешь? Парле франсе, в смысле?
Ула послушно взял журнал, пошмыгал носом и старательно перевел:
— Слава чистой нации!
— Хайль Гитлер! — машинально отозвалась я. — Чего?!!!
— Журнал так называется, — пояснил Ула. — Явно неонацистской ориентации…
— А разве это не жесткое порно?
— По ходу дела нет… — Ула пошелестел страницами и вдруг замер, вылупившись на какую-то статейку. Лицо его стало цвета непереработанной клубники со сливками…
— Э-э, ты чего! — забеспокоилась я, подумав, что парня сейчас хватит удар. — Дыши, дыши, это главное!
Ула шумно засопел и вдруг выдал на-гора целую кучу древнескандинавских ругательств. Да таких самобытных, что я заслушалась. Чего стоило, например, одно это выражение: “тухлый лосось, намотавший кишки на ноготь Хель” или “хрен лысый, напяливший бабскую юбку, смеется весь род над тобой, жена и подавно!”
— Это вольное цитирование? — осведомилась я и, покопавшись в памяти, добавила умное слово: — Кеннинг?
Ула с отвращением потыкал пальцем в статью:
— Это я про козла, вот эту чушь состряпавшего! — и Ула, задыхаясь и плюясь от переполнявшей его ярости, пересказал мне содержание статьи.
Выходило не очень весело. Какой-то моральный урод из фашистов в своей писанине наглядно доказывал, что все веселые парнишки уроды, извращенцы и растлители и что для блага нации топить их надо стадами и закапывать в землю вниз головами. Всех остальных типа продвинутых арийцев автор призывал любить красивых баб (туповатых голубоглазых блондинок) и с целью более популярного освещения материала поместил картинку той самой бабы, которую мы сообща сочли самой нормальной в череде голых шнурков и скелетов.
Я разревелась:
— Бедный пуся Шандор! Что же мы наделали-и! Мы же пацана до психоза довели-и! А все ты, лосось истеричный! Мало тебя Мэри Джейн лупила!
Ула как всегда вздрогнул при упоминании имени мстительницы с дубиной, но возникать не стал. Затея с журналом точно была его. Он по привычке вздохнул:
— Да, наделали делов.. Все одно, придется прошлое исправлять.
— Чего ты сказал, экспериментатор? — вцепилась я в Улу. — Чего ты опять исправить хочешь? Я те вот как дам!
— Да я ведь начал тебе объяснять, когда в комнату ворвался этот безумный! — возмутился Ула.
— Ни фига ты не начал! Ты все про девушку склеротичную чего-то мне впаривал, мол я ее душу притырила! — напомнила я.
— Да в этом-то все и дело! Ну зачем тебе две души? Одну надо вернуть, — начал наставлять меня на путь истинный Улик. — Вот поэтому-то тебе надо вернуться в ту ночь, когда убили Павлу, вернуть ей душу. Заодно и себя спасешь!
— Постой, постой! — нахмурилась я — Ты что, хочешь сказать, что та девушка в глубоком маразме — Павла?!
Ула картинно всплеснул руками:
— Нет, сторожиха краеведческого музея! Конечно, Павла! Ее душа вылетела из невинно убиенного тела и вселилась в тело Жужи, потому что та ее сильно жалела. Думаю, Павла надеялась таким образом добиться справедливости…
Информация нуждалась в обработке и обдумывании. Значит, какая-то наглая душонка вперлась в мое тело, теперь сидит там, не платит за аренду помещения да еще мне пакости делает! Выгнать ее, и дело с концом! Я подскочила на месте с диким воплем:
— Пошла вон из меня!!!
— Молодец, правильно размышляешь! — покивал довольный Ула. — Только так просто это не делается. Надо вернуться на четыре года назад и предотвратить убийство Павлы. А не то она тебе так и будет являться!
— Слушай, ты, юный толстовец, а почему мы сразу не могли вернуться в ту ночь, по-быстренькому спасти эту дурынду и отвалить? — задала я резонный вопрос. — Зачем столько проблем? Ох, чувствую я, ты опять темнишь..
Ула промолчал, но глазки долу опустил. Значит, темнит, подлюк мотыльковый. Я принялась сама докапываться до причин умолчания.
— Значит так! Сперва была Жужа, душа — одна штука, тело — одна штука. Потом в нее подвалила Павла и стало итого душ — две штуки, тело — одна штука. А потом еще и мое ментальное тело туда вперлось?! Что ж это получается? Теперь в этом хлипком скелете душ — две штуки плюс еще одно ментальное тело?! Тебе самому-то не стыдно такую чушь выдумывать?!
Ула наконец решился открыть мне все карты и жарко зашептал на ухо, предварительно перекрестившись:
— Ну не знаем мы, не знаем, где эта Павлина душа! Запарочка была, одну душу посеяли. Ты, между прочим, не знаешь, что такое на регистрации вновь прибывших стоять! Все так и норовят без очереди пролезть! В общем, когда мы хватились, а души-то одной — тю-тю! Ну мы по своим каналам выяснили, что, вполне возможно, душа эта так и осталась на месте преступления. Может, там крутится, орет, прохожих путает, может, залетела…
— Так по акушеркам пройтись надо! — перебила Улу сообразительная я.
— Какие акушерки?! Сойду я с ума от тебя! Короче, было одно предположение, что душа эта пригрелась в чьем-то теле, а когда Павла, то есть то, что от нее осталось, подкатила к тебе с расспросами о своей душе, мы и решили…
— Ах, они решили! — фыркнула я. — Все у вас не как у людей! Неужели нет более простого решения? Почему именно я должна спасать какую-то там гулящую душу?!
— Все зачтется, не боись! — порадовал меня Помощничек. — А простое решение было да сплыло! Помнишь, когда мы отыскали скелет Павлы, я все просил крестик ей в сундук положить?
— Ну!
Ула вдруг насторожился и прислушался. Откуда-то все явственнее доносился глухой шум, похожий на рев самца бизона в период водопоя. Недобитый Скальд быстро зачастил:
— Так вот, если бы этот великосветский дебил догадался положить в этот сундук крестик, душа Павлы успокоилась бы сама по себе и прямиком к нам бы отправилась. Ну ей этот крестик навроде билета в небеса, въезжаешь?
Я для виду покивала головой. На самом деле я уже давно перестала разбираться в бюрократических хитросплетениях небесной канцелярии. Ладно, тут уж, видно, ничего не поделаешь, придется опять куда-то тащиться, кого-то спасать… И чего у меня такая планида хреновая?
Снаружи в дверь кто-то с шумом врубился. Послышалось яростное пыхтение, и солидная дубовая обшивка закряхтела под ударами топора. Раздавались также жалобные вопли: “Шандор, брат, одумайся! Что папа скажет?! Ай, ну зачем так злиться? Хочешь, я буду всегда-всегда отдавать тебе свой десерт? Ну, кроме малинового суфле… Ой, ой, и малиновое суфле тоже!”
Из стены высунулась развеселая Мэри Джейн с уже изрядно обломанной дубиной.
— Ой, бабы, тут… такое творится! — задыхаясь, выкрикнула она. — Че вы с пацаном-то сделали? Это ж сохатый в сибирском раздолье! Ой, гляньте, алебарда сломалась, ща головой начнет стучать! Ну точно, сохатый… КРУТОЙ БИЗОН! Нет, мое дело, конечно, сторона, но мотать вам отсюда надо, и по-быстрому! Она, она! Как он работает головой, какая экспрессия, какой трудовой подъем! Ого, уже и дверная ручка отлетела! Да что же вы тут сидите с открытыми ртами, как туристы в Гайд-парке! Ты, рыжий альбатрос-романтик, бери деву под белы руки… Ого-го, какой мощный удар! Да быстрее шевелитесь, пока у него голова застряла в замочной скважине!
Ула наконец сориентировался, ухватил меня в охапку и прокричал:
— Сваливаем по экстренному плану отхода!
— Это как? — еще успела спросить я, но через секунду сама поняла, что такое экстренный план спасения.
Ула распахнул окно, выволок меня на подоконник и проорал, перекрывая мычание и сопение Шандора вкупе с хриплым: “оле! оле!” Мэри Джейн:
— Главное, ничего не бойся и за меня держись!
В тот момент, когда дверь все-таки переломилась под натиском мощного басорского черепа, мы с Улой ухнули вниз…
Но, вопреки моим мрачным ожиданиям, мы вовсе не размазались черно-рыже-кудрявой массой по венгерской земле, а мягко приземлились в какие-то кусты. Я первой пришла в себя и высунула свой лохматый череп из зарослей крапивы. Пейзаж был почти знакомый. Мы сидели в кустах рядом с дорогой, ведущей к замку Басоров. На дворе, то есть в лесу, была уже глубокая ночь. Небо было темным и насупленным, никаких тебе звездочек или луны! К тому же то и дело раздавалось невнятное грохотанье, весьма напоминающее раскаты грома. Ну я, конечно, не Росгидрометцентр, но и не настолько валенок, чтобы не сообразить, что в скором времени здесь начнется такая поливаловка с молнией! Мало не покажется! Во, да мы же попали в ту ночь, когда прибили Павлу! Так, спасаем дуру — и домой. Мать моя, наверное, уже волнуется.
