От такой характеристики граф чуть стремена не отбросил. Еще немного, и он погнался бы за мной по всему кладбищу, размахивая оброненной кем-то косой, но сдержался и постарался всего лишь испепелить меня выкаченными на лоб зенками. Все-таки светское воспитание — великая вещь! Если бы не оно, я бы здесь не стояла с наглым видом, а мирно лежала бы где-нибудь, разобранная на части для пущей надежности.

Ула, этот тихий трус и сторонник бескровного разрешения конфликтов, решил подать хороший пример и первым навострил лыжи для красивого отступления. К тому же приближалось время обеда. Шандор зачарованно подтянулся за Улой, а я, чтобы не оставаться наедине со вздрюченным графом, тоже отступила к замку, стараясь не поворачиваться к графу спиной. Воспитание воспитанием, но предосторожность не помешает…

Разумеется, даже после того, как граф чуть не стоптал меня копытами (и своими и лошадиными), у меня не пропало желание и дальше всюду лезть. Поэтому сразу после обеда я поднялась к себе в комнату и принялась придирчиво рассматривать емкость с огуречным лосьоном. Хватит этого развязать язык Руде или нет? Надо ведь и себе оставить, а то слуга подумают, что я в нем купаюсь. Или, еще хуже, потягиваю втихаря.

Пока я деловито переливала лосьон в бутылку, в мою комнату пробрался Ула. Наблюдая за мной, он жалобно поинтересовался:

— Надеюсь, это не мне предназначается?

— Да ты что, старичок! — бодро ответила я. — Хочу вот Рудю подпоить и потрепаться с ним за жизнь. Может, узнаю что и о той треклятой ночи. Забойный план, верно?

Ула нюхнул пузырь с лосьоном и поморщился:

— Да уж, эта гадость кого угодно забьет!

Я отобрала у малыша заветный бутылек и глянула на его сиятельство с сожалением:

— Эх, парень! Не рубишь ты ничего в колбасных обрезках… Это пойло — Рудина отрада и голубая мечта!

— Куда уж мне, с одним легким! — привычно отозвался Ула и вдруг, напустив на себя серьезный вид, заявил: — Кстати, мне надо с тобой поговорить об очень важных вещах. Я хочу надеяться, что мои слова дойдут до твоего бедного рассудка…

Я пропустила “бедный рассудок” мимо ушей, так как нанюхалась лосьона и заметно присмирела. Ула, этот истинный сын Адама, тотчас же этим воспользовался и начал:

— Ты совсем не следишь за своим языком! Да нет, не за той лопатой, которую ты сейчас так старательно высовываешь изо рта! Я имел в виду твою речь, э… лексический запас. Я терпел, когда ты “в натуре перетирала о всякой фигне” с аристократами в Англии и Швеции, но последнее время ты переходишь все границы. И эти пятачки! — от возмущения Ула чуть не хрюкнул, но сдержался и продолжил: — Ты должна следить за своей речью! Чему тебя в школе учили? Нет, я, конечно, знаю, что ничему, просто это весьма распространенная риторическая фигура, придающая необходимый тон выступлению. Вспомни классиков! Хотя бы Достоевского или “Войну и мир” на худой конец! Ой, ну знаю, знаю, что это великое произведение Толстого как раз вызывает у тебя только нецензурные слова, самые приемлемые из которых — предлоги и союзы. Я ведь тоже читал твое сочинение “Какой диагноз я бы поставила Наташе Ростовой”. Кстати, в чем ты ее там обвиняла?

— Не помню, — ответила я, немножко прибитая такой страстной тирадой.

Ула предпочел не углубляться в литературные дебри и продолжал долдонить о своем:

— Так вот, ты должна быть внимательнее и более не допускать в своей речи досадных промахов наподобие сегодняшних пятачков. Пообещай, нет, поклянись мне, что будешь следить за чистотой своего лексического запаса, хотя бы в условиях восемнадцатого века.

Я поаплодировала такому спичу, достойному какого-нибудь бакалавра, и успокоила разволновавшегося блюстителя чистоты моего лексического запаса:

— Ну, клясться я тебе ни в чем не буду — нечем. Меня даже в пионеры не принимали, а октябрятскую звездочку я на следующий же день обменяла у Жорика Пенькова на батарейку с лампочкой и рогатку. Жорик потом эту звездочку какому-то коллекционеру спихнул за большое бабло. Он уже тогда был предпринимателем, наш Жорик! Сейчас он открыл пункт приема цветных металлов, упер для этого бронзового Ленина из городского парка. Раньше на него, на памятник, я имею в виду, только птички гадили, а вот, пригодился-таки…

Ула прервал мои ностальгические воспоминания странным горловым воплем, очень походившим на рев испуганного бекаса:

— При чем тут Жорик?! При чем тут Ленин?! Ты обещаешь или нет следить за своей речью?

— Ой, ну что ты так взъелся?! Ну, обещаю, обещаю. Постараюсь, по крайней мере, — неохотно проговорила я.

— По чесноку? — серьезно спросил Ула.

— Чо? А, по-честному, по-честному…

Ула облегченно вздохнул:

— Ну, перетерли, в натуре… Тьфу ты! Это, оказывается, заразно!

Я повалилась на пол в припадке гомерического хохота. Ула, жалобно помаргивая рыжими ресницами, долго смотрел, как я катаюсь по полу, прижав к пузу бутыль с плещущейся в ней настойкой. Потом он заявил:

— Не вижу ничего смешного! Посмотри, до чего я докатился, тебя охраняя. Не сплю, не ем, издергался весь, чуть не поседел, а два раза вообще мог заикой остаться!

— Это когда? — заинтересовалась я.

— Первый раз, когда ты поспорила с Васей-хакером, что разберешь и соберешь компьютер, не выключая его из розетки!

— Ну, было дело! — скромно согласилась я. — Но ведь разобрала же! И осталась живой.

— А ты знаешь, что все то время, пока ты в нем ковырялась, я задницей провода затыкал, чтоб не закоротило! — взвился Ула.

— О-о, бедный ты мой! — потрясение завыла я. — По чесноку, больше так не буду!

Ула хмыкнул:

— Да Вася тебе больше и не даст свой компьютер портить. А во второй раз я чуть с катушек не сорвался, когда ты на выпускном вечере чуть не устроила драку со своей учительницей литературы и русского языка.

— Ну и никакого кайфа! — обиженно заявила я. — Кто же знал, что у нее парик?! Я цапнула ее за космы, и они остались у меня в руках. Я сначала обрадовалась, думала скальп сняла…

Ула вздохнул и закатил глаза:

— О, наивная дева! А знаешь ли ты, что Ферапонтовна (это не кличка, а отчество этой моей учительницы) после две машины ментов вызвала?! Я раненой белкой по парку носился, пока они к вам в школу ехали! “Помогите!” орал, чтоб их с пути сбить!

Я восхищенно уставилась на него:

— Так это из-за тебя две милицейские машины исчезли на два дня около ларька со спиртным в парке?

— А куда, ты думаешь, я их вел? — скромно похвастался этот хулиган.

Вот это пенки я о себе узнаю! Вот это я! Господи, а что же пережил Ула, когда я в пятилетнем возрасте посеяла ключи от квартиры и лезла в дом по водосточной трубе?! Нет, я не хочу потерять Улу так рано. Я клятвенно пообещала:

— Улик, пуся, зуб даю, я больше так не буду! Самым дорогим клянусь — материнской платой с расширением памяти!

Ула хитро сощурился:

— Я бы поверил тебе, если б ты сидела такой милой старушкой в инвалидном кресле и в полном параличе. Но ведь у тебя, козы мичуринской, вся жизнь впереди!…

— Я тут абсолютно ни при чем! — заверила я парня. — А ты знаешь, что моя двоюродная прапрапра-бабка…

— Била жандармов по морде и материлась, как извозчик? Конечно, знаю! Еще бы…

Речь Улы оборвалась на полуслове. С кладбища донесся знакомый вой:

— Пожар!

Я оживилась и подбежала к окну:

— Рудя вылез из кустов! — информировала я Улу. — Ой, какой он помятый! Ну, верняк, опохмелиться ищет. А тут появляюсь я как добрая фея в роли продавщицы ликеро-водочных изделий. Точнее, спиртово-огуречных, но это уже мелочи.

— Мне идти? — робко поинтересовался Ула. — А то граф после обеда ждал меня в библиотеке…

— Иди, иди, отвлекай добропорядочное семейство, — успокоила я парня. — Только особо не завирайся. А то выйдет как с Ингерманландией — всю лапшу не обтрясем с графских ушей.

Ула обрадованно испарился. Наверное, испугался, что я могу передумать и утянуть его с собой спаивать Рудю. Вообще, никогда не думала, что всякие там аристократы прошлых веков жили в таком дурдоме. Пропавшие жены, полоумные цыгане, кладбищенские разборки с косами и топорами. А Маленберги из Швеции?! Это вообще семья маньяков, начиная с мамы Бульдог и кончая очень похожей на нее дочуркой, которую местное население приварило на костре. И куда только мне, бедной и честной девушке, не приходилось попадать! Что и кого я только не пережила!