— He had a dog. Black dog[3], — сообщил он важно.
Шурка кивнул...
... — “И есть тут Индийская страна, и люди все нагие: голова не покрыта, груди голы, волосы в одну косу плетены. Все ходят брюхаты, детей родят каждый год, и детей у них много. Мужи и жены все нагие и все черные. В Индийской земле гости останавливаются на подворьях, и кушанья для них варят государыни и спят с гостями...”
Государев-внук замолк вдруг и покраснел как маков цвет. Слушающим же, наоборот, понравилось, зашумели кавалеристы, загоготали, хлопая друг друга по плечам. Новиков крутил усы и посматривал на Наталью. Она же продолжала вышивать, делая вид, что ничегошеньки не слышит. Брускин кинул на нее смущенный взгляд и нахмурился.
— Тише, товарищи! — потребовал он строго. — Не забывайте, что писал это человек темный, отсталый, несознательный! И когда писал — пятьсот лет назад!..
...Подросток-индиец остановился у небольшого отверстия в скале и указал на него пальцем:
— Here.
— Хи ливд хиа? — спросил Шурка недоверчиво.
— Yes[4].
Шурка двинулся к отверстию, но индиец преградил путь.
— Watch[5], — напомнил он.
— Ах да, извини, сорри. Плиз... — смутился Шурка, торопливо снял с руки и отдал свои часы...
...Кавалеристы слушали в молчании, некоторые даже открыв рот.
— “Есть в том Аянде птица гукук, летает ночью и кричит “кук-кук”, на которую хоромину она сядет, то тот человек умрет; а кто захочет ее убить, тогда у нее изо рта огонь выйдет. Обезьяны живут в лесу, и есть у них князь обезьянский, ходит со своей ратью. И если их кто тронет, тогда они жалуются князю своему и они, напав на город, дворы разрушают и людей побивают”.
— Это что ж, мы с обезьянами там воевать будем? — удивленно и растерянно высказался один из слушателей.
— Не с обезьянами, а с англичанами, голова два уха, — поправил другой.
...Согнувшись, Шурка стоял посреди небольшой пещеры. Напряженно гудел “жучок” в его руке. У стены был устроен топчан из камней и кучи высохших водорослей. Столом и стулом обитателю пещеры служили плоские камни. У другой стены был выложен из камней очаг — над ним в скале сквозило отверстие. Над топчаном углем были отмечены палочками прожитые здесь дни. Шурка опустился на колени, стал шарить рукой по полу, но ничего не нашел. Тогда он подполз к очагу, запустил ладонь в кучу пепла и обнаружил в нем маленький бумажный комок. Шурка осторожно развернул его. Это была вырезанная из газеты фотография Мавзолея Ленина. Но вместо имени вождя кто-то накорябал на нем карандашом — “ШИШКИН”.
— “...И в том Джумере хан взял у меня жеребца. Узнав, что я не мусульманин, а русский, он сказал: “И жеребца отдам, и тысячу золотых дам, только прими веру нашу Мухаммедову, если не примешь нашей магометанской веры, то и жеребца возьму, и тысячу золотых с твоей головы возьму”. И учинил мне срок 4 дня, в пост Богородицы на Спасов день. И Господь Бог смилостивился на свой честной праздник, не оставил своей милости от меня, грешного, и не повелел мне погибнуть в Джумере с нечестивыми. В канун Спасова дня приехал хорасанец Ходжа Мухаммед, и я бил ему челом, чтобы попросил обо мне. И он ездил к хану в город и упросил его, чтобы меня в веру не обращали; он и жеребца моего у него взял. Таково Господне чудо на Спасов день. Вот, братья русские христиане, тот оставь свою веру на Руси и призвав Мухаммедову, иди в индостанскую землю”[6].
Слушатели молчали.
— Ничто, — спокойно прореагировал на это комэск Колобков. — У меня в эскадроне татар да башкир чуть не половина. Ежели чего — в обиду не дадут. Правду говорю, Мустафа?
Засмеялись, загоготали кавалеристы...
... — “Шиш-кин”, — прочитал Шурка по слогам и вдруг услышал голос Эры:
— Шура, ты здесь?
— Здесь! — обрадованно откликнулся Шурка. — Как ты меня нашла? — Он вылез на четвереньках из пещеры. — Представляешь, Эрка, что я тут откопал...
Он выпрямился и запнулся. Рядом с улыбающейся Эрой стоял улыбающийся Ямин. А чуть поодаль слева и справа стояли два крепких, похожих друг на друга молодых человека в черных костюмах и белых сорочках с узкими черными галстуками. Эти не улыбались.
— Познакомьтесь, Шура, наши товарищи из посольства, — ласковым голосом представил их Ямин. — А что вы там нашли, Шура?
Шурка все понял. Он торопливо сунул найденный листок в рот и стал часто-часто его жевать. Молодые люди кинулись к нему с двух сторон, но Шурка успел сделать судорожно глотательное движение и победно улыбнулся...
...Брускин стоял на табурете и говорил яростно и страстно. Никто из бойцов уже не сидел и не лежал, но все стояли, внимая своему любимому комиссару.
— Индия — такая же бедная страна, как Россия, только в России поработители были свои, а там, кроме своих, еще и чужие — англичане. Сто тысяч англичан держат в рабстве триста миллионов индусов. Мы должны освободить их из этого рабства!
— Освободим! Разобьем англичанку! Даешь Индию! — снедаемые счастливым нетерпением, кричали бойцы Первого особого революционного кавалерийского корпуса имени Ленина.
... — Наш самолет “ИЛ-18” совершает рейс по маршруту Дели — Москва, — хрипло объявила невидимая стюардесса и перешла на плохой английский.
Шурка не слышал. Он изменился, осунулся, даже постарел. Печальными страдающими глазами он смотрел не моргая перед собой. Рядом с ним сидел один из тех товарищей из посольства. Он дремал, а может, делал вид, что дремал. Его левая рука и правая рука Шурки лежали на подлокотнике рядом. Их соединяла тускло поблескивающая цепочка наручника. Сзади сидел второй товарищ из посольства и читал “Правду”.
Шурка не слышал, потому что слушал другое — внимательно и напряженно. Сквозь натужное волнообразное гудение самолетных моторов пробивалась песня — кавалерийский походный марш, исполняемый одновременно тысячами луженых глоток, песня простая, счастливая и понятная, как правда:
Мы красные кавалеристы, и про нас
Былинники речистые ведут рассказ...
Шурка осторожно приподнялся и, стоя на полусогнутых, посмотрел сквозь стекло иллюминатора вниз. Там лежали белые Гималаи. А в распадке тянулись черной вереницей люди. Они шли в сторону, обратную той, куда сейчас летел Шурка, они шли на юг, они шли — в Индию...
Глава вторая
ОНИ ШЛИ БЫСТРО, ОГИБАЯ НАСЕЛЕННЫЕ ПУНКТЫ И НЕ ВСТУПАЯ В КОНТАКТ С МЕСТНЫМ НАСЕЛЕНИЕМ. О ТОМ, ЧТО ДВЕНАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ САБЕЛЬ, НЕ СЧИТАЯ ДРУГОЙ, СОПУТСТВУЮЩЕЙ КАВАЛЕРИИ ЖИВОЙ СИЛЫ И ТЕХНИКИ, УЖЕ ПЕРЕСЕКЛИ ГРАНИЦУ ИНДИИ И УПОРНО ДВИЖУТСЯ НА ЮГ, ЕЩЕ НЕ ЗНАЛИ ДАЖЕ В КРЕМЛЕ.
Густое синее небо, голубой снег, зеленый рифленый лед. Среди гряды покрытых вечным снегом вершин выделялась одна — ее пик растворялся в невидимой вышине на фоне маленького, но ослепляюще белого солнца. В шинелях, в буденовках с застегнутыми клапанами на укрытых попонами лошадях сидели изрядно замерзшие, красноносые комиссар Брускин и бывший комэск Новиков. Рукой в вязаной шерстяной варежке комиссар указывал на горы и увлеченно рассказывал:
— Эта группа гор называется Кадринатх-Бадринатх. Там берет свое начало великий Ганг. А это знаменитая гора Нандадеви...
— Манда деви? — удивился Новиков, дуя на свои красные, как лапы гуся, ладони.
— Нандадеви, — поморщился Брускин. — Ее вершина видна из любой точки Индии. Между прочим, существуют свидетельства, что в ее пещерах скрывается людоедское племя хетти, живущее еще в каменном веке. Разумеется, это не более чем миф.
