Ступай себе, прохожий, нечего. А то зайдешь и угреешься… на всю жизнь. Петрович над раскрытым журналом начал клевать носом; время побежало быстрее…

Следующей станцией был дневной чай с бутербродами. Ниночка за шкафом подала признаки жизни: скрипнула стулом, зашуршала пищевой фольгой. Петрович потянулся, протер глаза…

Он потянулся, протер глаза, и, как оказалось, — вовремя. В следующую минуту ему пришлось распахнуть глаза в изумлении. Сначала в комнату вошел фотограф Юсупов.

— Ты здесь? — спросил он, хотя Петрович был налицо.

— А к тебе дама! — Юсупов поднял на плаз большую дорожную сумку и задом, как конферансье, отступил, впуская в двери синеглазую румяную с мороза девушку. Это была Вероника.

С этого мгновенья все катастрофически усложнилось для Петровича. Он встал с кресла, но так, как встает уже убитый солдат: чтобы упасть головой на запад. «Стиль ауто» выпал, как винтовка из ослабевших рук.

— Ты откуда?.. — было последнее, что вымолвили немеющие уста.

И уже не Петрович, но кто-то другой целовал Веронику, снимал с нее пальто, знакомил ее с Ниночкой.

Вероника подала Ниночке руку, облучив ее мгновенным, но внимательным взглядом:

— Очень приятно.

— Вы располагайтесь. — Ниночка порозовела. — Если хотите, давайте пить чай.

Вероника опустилась на митрохинский стул, а Петрович все стоял, держа через руку ее пальто, пахнувшее хорошими, незнакомыми духами. Он стоял и смотрел на ее шею, открытую и словно бы удлинившуюся из-за новой стрижки. Эту голую шею очень хотелось потрогать, и Петрович не удержался — дотронулся.

— Что? — Она обернулась.

— Ничего… ты… как ты меня нашла?

— А… — Вероника махнула рукой. — У твоих выспросила. В Москве с вокзала и прямо на метро… Но ту-ут… — она сделала большие глаза, — я всю вэдээнха исходила! Где такой павильон — никто не знает. Вот уж не думала, что ты здесь в лесу сидишь.

— Приехала… но как же твоя учеба?

— Подумаешь, учеба… — Вероника усмехнулась. — С мамой вот только разругалась.

Она вдруг взяла его руку и приложила к своей еще прохладной щеке:

— Соскучилась, вот и все.

Ниночка, отведя взгляд, заерзала на своем стуле… Но, кстати, и пора ей было заняться чаем. Электрочайник на полу перестал кряхтеть и постукивать и уже вовсю клокотал, наполняя помещение сырым банным духом.

Однако попить чаю им так и не удалось. Не успели они расположиться, как опять в комнате появился фотограф Юсупов:

— Тук-тук… — произнес он, постучав пальцем по шкафу. — Вы, я смотрю, чаевничать собрались?

Саша заговорил с товарищеской приятной интонацией, какой Петрович у него раньше не замечал:

— Чай, друзья, это неактуально. У меня есть кофе — хотите?.. — Он смотрел главным образом на Веронику. — Кофе с коньяком. Я приглашаю.

Они переглянулись.

— Я — спасибо, нет, — пробормотала Ниночка.

— А мы не против, — Вероника улыбнулась Юсупову и взглянула на Петровича. — Или ты как?

Он пожал плечами:

— Я как ты.

И они пошли к Саше пить кофе с коньяком.

В фотостудии было душно и жарко. В центре помещения, на подиуме, покрытом алым сафьяном, в лучах софитов сверкала пластмассовая прозрачная хлебница. Над ней колдовал коллега Юсупова, тоже фотограф, по фамилии Кронфельд. Окна в студии были плотно зашторены, и вся она, кроме освещенного подиума, погружена была в полумрак. В полумрак и негромкую музыку: в глубине комнаты большой стоячий магнитофон плавно помахивал километровыми бобинами, размером каждая с велосипедное колесо. Там же у стены располагался настоящий, неизвестно как сюда попавший, диван, — на нем-то Юсупов и разместил своих гостей.

— Прямо как в баре. — Вероника с удовольствием покачалась на пружинах.

Подле дивана стоял невысокий столик с какими-то красочными журналами. Один из журналов был раскрыт, и на развороте его Петрович разглядел фотографии хлебниц в разных проекциях.

— Хорошо! — Вероника опять покачалась на диване.

— Что хорошо?

— Хорошо вы работаете.

Петрович промолчал. Он не стал ей говорить, что его самого пригласили сюда впервые.

Юсупов про коньяк не солгал: бутылку он выставил, хотя и далеко не полную. Он также принес настоящие кофейные чашки с блюдцами и шоколадные конфеты. Оставалось дождаться кофеварки — когда она сделает свое дело.

— Сигарету хотите? — Саша протянул Веронике свою пачку. — Для дам у нас исключение… правда, Боря?

Кронфельд неопределенно хмыкнул; он по-прежнему был поглощен хлебницей. Фотограф то вставал перед подиумом на колени, и тогда лоб его плавился под софитами, а то отходил на пару метров и впадал в задумчивость. Наматывая на палец седоватую бороду, он что-то ворчал.

— Что ты там бормочешь? — окликнул его Юсупов. — Иди уже к нам.

— Пустая… — Кронфельд отвечал своим мыслям. — Хлебница пустая, вот в чем проблема.

Саша засмеялся:

— Плюнь ты на нее. Иди коньяк пить.

Кофеварка крепилась, крепилась и вдруг извергла в стеклянный кувшинчик черную кипящую струю. Юсупов стал разливать кофе по чашкам, а Кронфельд все крутил свою бороду.

— Творческие муки изображает, — иронически пояснил Саша. — Хочет на девушку впечатление произвести.

Кронфельд вышел из транса:

— Сам ты… хвост распустил.

Он отер лицо носовым платком, заглушил фотокамеру и подсел к столику.

— Ты не тушуйся, — подмигнул Юсупов. — Кто не хочет понравиться красивой девушке… Кстати, ты лицо искал… помнишь?.. для туалетной воды.

— Ну?

— Ну и посмотри… — Юсупов, перегнувшись через Петровича, дотянулся до Вероники и, взяв ее легонько за подбородок, повернул к свету. — Как тебе?

Вероника убрала его руку.

— Вы, девушка, не смущайтесь. — Саша откинулся на диване. — Это разговор деловой. Мы с Борей снимаем для рекламы, халтурим, так сказать.

Вероника ничего не ответила, но Петровичу показалось, что на щеках ее заиграли ямочки.

— Минутку, — сказал он мрачно. — Что это вы ей предлагаете? Я против.

Саша усмехнулся:

— Ты-то здесь при чем? Я же не на танцы ее приглашаю.

На душе у Петровича тихой зорькой занималось бешенство, а Юсупов все не унимался: