Петрович привстал на локте и всмотрелся в лицо Вероники. Ее глаза в темноте мерцали без мысли — одной только нежностью.

— Ты не спишь еще?

— Сплю, — ответила Вероника, сладко потянувшись.

— Я хочу тебе кое-что сказать.

— Про любовь? — Она протянула руку к его губам.

— Нет… — Он поцеловал ее пальцы. — Не про любовь.

— Тогда… может быть, завтра?

В голосе Вероники прозвучала истома, а в словах здравый смысл; поэтому Петрович отступился, не стал продолжать. Даже если завтра уже наступило — с этим сообщением можно повременить. Серьезные разговоры и судьбоносные решения — все подождет, пока спит любимая.

И все-таки завтра наступило — оно лишь обошло с флангов комнату, где юная парочка заснула в капустном орнаменте смятых и влажных еще простыней. Однако на другом фронте, тети Танином, активные действия уже начались, — и начала их сама обороняющаяся сторона. «Пора!» — угадала тетя сквозь сон — и упреждающим точным выпадом подавила на тумбочке вражескую артиллерию. Довольная своим успехом, она полежала с минуту, потом сказала себе: «Ну так…» — и рывком села в кровати, что в ее возрасте делать небезопасно. Приняв вертикальное положение, тетя Таня спустила ноги на пол и завозила ими в поисках шлепанцев. Сначала правый, потом левый, шлепанцы были найдены легко. Не глядя, она потянулась к торшеру и дернула за шнурок. Свет, едкий, словно мыло, брызнул из-под абажура, но тетя знала утреннюю ярь своего торшера и предусмотрительно зажмурилась. Вот до этой минуты события развивались, как им положено, но когда тетя Таня открыла глаза, то получила удар посильнее вспышки света. Горький факт предстал ей со всей очевидностью: кушетка, на которой она вчера уложила Веронику, была пуста! Увы, тетя Таня, человек не шлепанец, — он не всегда остается там, где его положишь с вечера… Сухое тетино тело сотряс кашель, но это был не обычный утренний кашель курильщика, а усиленный возмущением.

Впрочем, что толку теперь было кашлять и возмущаться. Тетя Таня покрыла кружева своей ночнушки шелковым трауром халата, затем с коленным хрустом поднялась с кровати, запахнулась, подвязалась пояском с кисточками на концах и отправилась совершать необходимые утренние ритуалы. Наперекор своей досаде, умывалась тетя энергично, по-мужски фыркая, а после громко била себя по щекам. Вышла из ванной она взбодренная, решительная, как всегда. Она даже сделала несколько шагов в сторону комнаты племянника, но… внезапно остановилась, словно натолкнулась на невидимую преграду. Тетя Таня раздумывала несколько мгновений, потом махнула рукой и, круто развернувшись, пошла на кухню. Здесь она волевым движением распахнула холодильник, отчего тот содрогнулся и сердито забормотал. Пошевелив пальцами, тетя выбрала два яйца из восьми, словно боеголовки, торчавших в дверной кассете. Затем она разожгла плиту и, поставив греться сковородку, включила настенный репродуктор.

— Передаем сигналы точного времени, — сказало радио и запикало.

Тетя Таня взяла яйцо и занесла ножик…

— Союз нерушимый… — грянуло радио.

Тетя ударила по яйцу и… кокнула его пополам.

— Этого мне только не хватало! — воскликнула она в сердцах.

О, сколько врагов себе нажил старый глупый СССР этой ежеутренней трансляцией гимна. Сколько теплых голых тел, сплетенных в собственных нежнейших союзах, содрогались в постелях при первых его раскатах… И только Петрович с Вероникой спали сегодня так крепко, что ничего не слышали. Они спали и спали, покуда не взрезался горизонт за московскими домами и, лопнув, не залил небо и окна свежим золотистым соком.