Люди говорили, что принцесса тайком повенчалась с ним – и это было похоже на правду, потому что все, что могли видеть и что слышали о них, подтверждало этот слух. С течением времени она предоставила ему и больше свободы, – как поступают с человеком, в котором совершенно уверены, когда наступила снова осень, его встречали иногда одного в каштановых лесах, а иногда одного и в остерии у лукавого Джузеппе Скальца, к которому он заходил послушать его рассказы и сплетни.

Во время одной из таких одиноких прогулок, в пасмурный вечер, когда туман повис над обширной долиной, словно пары над котлом ведьм, Дёлер встретился в кипарисовой роще с Цецилией.

Если бы они своевременно заметили друг друга, оба поспешили бы быстро свернуть в сторону, но они очутились друг перед другом совсем неожиданно, уклониться от встречи нельзя было и думать, невозможно было даже разойтись незаметно.

Цецилия побледнела и прижала руку к сердцу, крупные слезы засверкали на ее голубых мечтательных глазах. Дёлер взял ее руку – и оба долго стояли, глядя друг другу в глаза безмолвно и печально. Так они и расстались, не проронив оба ни слова.

Вечером Дёлер фантазировал на рояле, а принцесса медленно шагала взад и вперед по коврам, которыми был устлан каменный пол. Вдруг она остановилась перед ним, скрестив руки на груди.

– Что с тобой? – начала она. – Ты несчастлив. Я не хочу быть твоим палачом. Если свобода тебе дороже жизни со мной, – иди, я не удерживаю тебя.

– Что это тебе в голову пришло, Леонида?

– Да, я даже хочу, чтобы ты оставил меня, – ступай сейчас же!

– Да.

Она опустилась в кресло и повернулась спиной к нему, но он не уходил. Он упал перед ней на колени, но она оставалась холодной и равнодушной. Он обнимал руками ее колени и умолял сжалиться над ним, как приговоренный к смерти, пока она не согласилась позволить ему влачить и впредь рабские цепи.

Прошло несколько лет. Странная пара вдруг уехала на восток. Долго мраморный дворец стоял пустой. Однажды принцесса снова показалась в своей гондоле на озере, и рядом с ней сидел маэстро, бледный, со впалыми щеками и лихорадочно горящими глазами.

В парке росла группа кипарисов. Здесь Дёлер любил сидеть по вечерам и мечтать.

– На этом месте я желал бы быть погребенным, – сказал он однажды принцессе.

Его желание осуществилось.

Следующей весной угасла последняя искра жизни в нем, и пылкий, беспокойный дух его нашел наконец успокоение под тихими кипарисами озера Комо.

Произошло это в одном большом полуславянском городе, принадлежащем Австрийской империи, когда я молодым офицером служил в местном гарнизоне.

Директор городского театра с необычайно пестрым составом артистов всякого рода, имея, по-видимому, какую-то необыкновенную новинку для публики, расклеил однажды по городу колоссальные кричащие афиши, в которых объявлял о выступлении молодой атлетки Асмы Роггановой. Главной приманкой обещанного афишами представления и была эта артистка, о красоте которой директор, распивавший с нами иногда бутылку венгерского, рассказывал нам настоящие чудеса.

Была ли она действительно русская?

Одно время в мире артистов и наездников господствовали исключительно французские и итальянские имена, потом наступил период англомании. Когда затем на первый план выступили славяне – поляки и русские, – и их писатели, художники и певцы повергли в изумление весь мир, в моду вошли русские имена. Немецкие писатели называли себя Самаровыми или Шубиными, а их примеру последовали цирковые артисты, героини трапеции.

Я познакомился с Асмой Роггановой еще раньше, чем она выступила перед публикой, обязанный этим любезной предупредительности директора, который привел к нам нетерпеливо ожидаемую артистку в первый же вечер ее прибытия.

Первое впечатление было похоже на сильное разочарование. Асма оказалась высокой, крепко сложенной женщиной – красивой, правда, но грубой и неуклюжей. По типу она могла быть и русской, но и немкой из Северной Германии, потому что и на восточном германском побережье встречается этот тип здоровой женщины с круглым, светлым лицом, с небольшим своенравным носом и с великолепной массой волос женщины-Самсона.

Меня лично больше всего поразили с первого взгляда ее чудесные зубы – рот хищного зверя – и затем ее серые глаза, не особенно большие и без блеска, но совершенно необыкновенные по выражению в них непреклонной, несокрушимой воли, – глаза укротительницы зверей или гипнотизера.

Муж ее, носивший французское имя, был маленького роста, худощавый южанин с очень живой речью, с драматической жестикуляцией, недурной рассказчик, умевший овладевать напряженным вниманием большого общества, когда рассказывал о забавных или о страшных приключениях.

Вечером следующего дня состоялось первое представление. Первый же вечер заставил нас уверовать в необычайное искусство Асмы Роггановой – до того, что широковещательные афиши показались нам бледными и скромными перед этим изумительным феноменом. Прежде всего она оказалась на подмостках страшно интересной женщиной. В миг один бесформенная куколка превратилась в очаровательнейшую бабочку! Когда муж снял с нее темный меховой плащ, перед нами предстала атлетка в своем блестящем рабочем костюме женщиной идеальной красоты, способной посрамить все мраморные статуи богинь.

Вскоре мы должны были преклониться и перед артисткой в ее лице. Дав нам в нескольких номерах образцы своей силы, она приступила к главному номеру программы. С помощью веревки Асма вскарабкалась на трапецию, колыхавшуюся высоко под потолком здания, – в это же самое время муж ее показался почти на противоположном конце зала на галерее и занял свой пост на трамплине.

Асма Рогганова отвязала вдруг трапецию и вцепилась зубами в узел веревки, которой была привязана эта трапеция. За минутой всеобщего волнения в зрительном зале наступила могильная тишина – все замерли, затаив дыхание. Музыка играла марш. Асма с улыбкой на устах кивнула головой своему мужу – вмиг тот перелетел через весь зал и повис, уцепившись своими сухощавыми нервными руками на трапеции, которую крепко держала в зубах его жена.

Громом аплодисментов было встречено это необыкновенное по смелости упражнение, и восторг публики становился еще более бурным при виде ряда интересных фокусов, исполненных французом на трапеции – между небом и землей, в полной зависимости от произвола красивой, улыбающейся жены или, вернее, ее крепких зубов.

Следующим номером было зрелище менее опасное, правда, но еще более волнующее: борьба, на которую атлетка вызывала посредством афиш и газетных объявлений желающих состязаться. Нашелся, однако, только один храбрец, решившийся на этот опыт; это был известный своей силой и ловкостью преподаватель гимнастики.

Словно легкая лихорадочная дрожь пронзила всех зрителей, когда на арене, где уже ждал противник, появилась прелестная женщина в трико и – вместо обычной короткой юбки, вышитой золотыми блестками, вокруг бедер на ней надета была шкура пантеры. Так представала, вероятно, Брунгильда, королева Исландии, перед своими подданными. Вопрос был только в том, был ли на этот раз ее противником Зигфрид или Гунтер.

Заиграла музыка, изветный спортсмен, исполняющий роль судьи, дал знак начинать – и борцы медленно начали сходиться.

Асма Рогганова, не сводившая со своего противника пристального взгляда, производила впечатление красивого хищного зверя, подкрадывающегося к своей жертве. Вот она охватила его – и, как всегда, исход борьбы решил первый наскок. Несколько секунд борьбы – и Гунтер падает, побежденный наголову Брунгильдой.

Та же картина повторяется в другой и третий раз – зрители неистовствуют от восторга.

Как не похожа была эта сильная, горячая, страстная Асма, какой она являлась перед публикой, на ту спокойную, холодную, безучастную женщину, какой она бывала всегда за нашим столом! Большой круг видных поклонников домогался ее благосклонности, но она неизменно держалась со всеми одинаково, гордо и недоступно.