Вот тогда и заговорили о волновом психофаге, паразитирующем на нервной системе гуманоидов. Однако изловить его, а тем более, исследовать, никому не удавалось, поскольку, внедрившись в психику гуманоида, он представлял собой бесплотную волновую субстанцию, неотделимую от сознания её носителя. И только после смерти поражённого субъекта, покидая его для перехода в n-мерное пространство, психофаг на мгновение обретал обособленную псевдоматериальную энергетическую структуру, по странному совпадению похожую на прекрасного лучезарного Papilionidae. Но не всегда. В случае опасности (а ловушек для млечника изобрели предостаточно) он, переселялся в нервную систему одного из незадачливых ловцов, минуя стадию энергетической структуры. Кроме того, ареалом млечника, по-видимому, являлась вся Галактика (хотя некоторые исследователи, в том числе и мой горячо нелюбимый профессор Могоуши, ограничивали его место обитания всего несколькими звёздными секторами), что делало неприемлемыми традиционные методы изучения смертельно опасных заболеваний.
Сведения о психофаге, собранные воедино, выглядели устрашающе. Чуть ли не как угроза всему разумному в Галактике. На самом же деле статистические данные показывали, что в год происходит не более пятидесяти случаев нападения психофага. Это на сто двадцать триллионов гуманоидов Галактического Союза. Поэтому начатые при открытии СКНИ широкомасштабные исследования лет через пять были свёрнуты, финансирование проекта прекращено, и проблемой Papilio galaktikos стали заниматься исключительно энтузиасты.
Вроде меня. Но я со своими выводами никого не знакомил. Во-первых, потому, что официальная наука не признавала без аргументированных доказательств абсурдных с её точки зрения гипотез, а во-вторых, меня страшила участь как первооткрывателей, так и многочисленных авторов опубликованных гипотез, верно предугадавших многие функциональные особенности Papilio galaktikos и кончивших жизнь в бреду катастрофического нервного истощения.
Итак, мои предположения:
1. Вид Papilio galaktikos, вопреки расхожему мнению, разумен. Это подтверждается тем, что он нападает только на гуманоидов и никогда – на животных. Вероятно, он паразитирует не на любой нервной системе, а исключительно на высокоразвитой, с образно мыслящим сознанием, поскольку его жертвами становятся, в основном, гуманоиды с высоким интеллектуальным потенциалом.
2. Млечник обладает чрезвычайно развитым чувством самосохранения. Находясь в недоступном для нас n-мерном пространстве, он постоянно контролирует наши коммуникационные сети и извлекает из них всю информацию о себе. Иначе никак не объяснишь случаи избирательного нападения млечника на некоторых авторов гипотез о его функциональных особенностях, происшедшие с учёными на планетах, где раньше появление Papilio galaktikos не наблюдалось.
3. Млечник, всё же, недостаточно умён, что, вероятно, связано с его паразитической сущностью, не позволяющей мыслить широко и делать далеко идущие выводы. Только существо с ограниченными мыслительными способностями будет уничтожать гуманоидов, правильно предсказавших его функциональные особенности, и не тронет авторов ложных гипотез.
На этих предположениях я и построил свой план ловли Papilio galaktikos. И ещё – на изобретённой недавно сетке интактильной психозащиты мозга, стоящей баснословную сумму, сравнимую со стоимостью боевого галактического крейсера. И ещё – на уникальной психике пиренитов, которые предпочтут мгновенное самоубийство интеллекта медленному поглощению своего сознания хищным психофагом. И ещё – на субсидии гипермиллиардера Геориди, поскольку ни одна из государственных структур не смогла бы не только выделить астрономическую сумму на финансирование экспедиции, но и обеспечить полную тайну её подготовки и проведения. Впрочем, меценатов бы тоже не нашлось, если бы единственный сын Геориди, наследник гигантского состояния, три года назад не скончался в угаре катастрофического нервного истощения.
Пока всё шло по моему плану. Зная, что млечник не покинет тело Тхэна среди дня – его энергетическая структура не переносила потока фотонов, – я спокойно занялся своими делами. Свернул с глаз долой палатку, чтобы не вводила меня в искушение, а вместо неё поставил тент. Затем, решив всё-таки установить последнюю гильзу пространственной свёртки, вскинул на плечо рюкзак и предложил Тхэну сопровождать меня.
К моему удивлению, он отказался. Точнее, никак не отреагировал на мои слова, продолжая неподвижно сидеть на земле. Боясь оставить его вне поля зрения, я решил, что ничего страшного не произойдёт, если вкопаю последнюю гильзу неподалёку от лагеря. Правда тогда при включении ловушки вокруг лагеря могла образоваться искажённая сфера свёрнутого пространства с несколько изменёнными физическими параметрами, но я надеялся, что степень искажения из-за одной неправильно установленной гильзы будет несущественной.
Я начал копать яму на берегу метрах в тридцати от лагеря, и тут Тхэн впервые после припадка проявил интерес к моему занятию. Он встал с земли, проковылял ко мне, нагнулся к рюкзаку и, вынув оттуда гильзу, долго её рассматривал. А когда я установил гильзу и ввернул в неё активатор, протянул руку к мигающему огоньку.
– А вот это – не трогать! – приказал я и направил на Тхэна парализатор.
Тхэн посмотрел на меня долгим неподвижным взглядом, а затем, повинуясь, вернулся в лагерь и вновь уселся на землю.
Полдня я, тщательно и не торопясь, упаковывал экспедиционное снаряжение в тюки. Аккуратность и скрупулёзность – одни из основных черт моего характера. Кроме того, неспешная работа отвлекала и успокаивала возбуждённую нервную систему. Я чувствовал, что сегодня вечером всё должно решиться. Или – или. Или я поймаю млечника, или…
Зато Тхэн стал проявлять признаки беспокойства. Он уже не столь пристально следил за мной. Вставал, снова садился, нервно прохаживался по берегу, поглядывал на реку, но больше, задирая голову, – на небо. И мне казалось, что в его безразличных глазах, появилась тоска. Пустой, лишённый сознания мозг пиренита не давал млечнику пищи. Психофаг метался в нервной системе Тхэна как в западне.
Нервы и у меня пошаливали, хоть я и выпил с водой лошадиную дозу тонизатора. Упаковав практически всё снаряжение, кроме светильника автоматического сачка, я забрался под тент, но находиться там без дела не смог. Ещё задолго до наступления вечера вылез из-под тента и попытался приготовить ужин. Но, как всегда бывает перед каким-нибудь ответственным делом, что-то случается. Мизерное, незначительное, словно специально происходящее для того, чтобы вывести человека из равновесия. По принципу ложки дёгтя в бочке мёда.
Моя СВЧ-печь отказалась работать. Полчаса я потратил на то, чтобы выяснить причину неисправности, но так и не понял, в чем дело. Зато вспомнил, что млечник относится к СВЧ-излучению точно так же, как и к потоку фотонов. И хотя печь была экранирована, видимо она всё-таки досаждала психофагу, так как в простую поломку я не верил.
Попытавшись настроиться на философский лад – чему быть, тому не миновать, – я развёл костёр, повесил над ним чайник и поужинал консервами. Тхэн есть отказался – понятно, не та пища нужна млечнику, а на физиологические потребности материальной оболочки, в которой он находился, ему было наплевать. Впрочем, в прямом смысле слова он вряд ли умел это делать.
Вода в чайнике никак не хотела закипать. То ли я слишком высоко повесил его над огнём, то ли просто не умел разводить костёр. Но спешить мне было некуда, и я терпеливо сидел у костра, изредка подбрасывая в огонь сухие ветки. Главное сейчас – сохранять спокойствие. Ибо, следуя теории невезения, за ложкой дёгтя в бочке мёда непременно следовало падение бутерброда маслом вниз. Хотя я всегда относился к последней сентенции с некоторым предубеждением: скажите пожалуйста, кто будет есть бутерброд, даже если он упадёт на землю маслом вверх?
