— Если бы я в Польшу съездила на танке, как Альберт Петрович, — громко сказала мулина хозяйка, оборачиваясь к лестнице, — мне бы с одного раза на всю жизнь хватило!

Генерал с достоинством пронес пустое ведро обратно.

— Ну что, Люба, берешь?

— Давай… И деньги на кормежку!

Муля сошла с хозяйкиных рук и побежала по комнатам с инспекцией. Любка получила собачье приданое и послала старшего сына в гастроном за «Белым аистом».

Муля разочарованно вышла с балкона. Кроме этого загончика, куда был выставлен ребенок в коляске, помещения с унитазом и отсека с плитой, занимаемого тараканами, она нашла только одну жилую конуру. Вторую закрыли на ключ соседи, отъехавшие на дачу. Муля пару раз взмахнула хвостом, отгоняя тоску, и прилегла на коврик. Спустя полчаса она заинтересованно вскинула голову и навострила уши: в дверь позвонили.

— Привет, — сказал Артем, студент-медик с третьего этажа, — Люба, ко мне тут ребята пришли к пересдаче готовиться; у тебя пары стульев не найдется? И стаканов штуки три?

— Сейчас посмотрю.

Любка ушла, а Муля вышла представиться, выставляя белоснежную манишку, словно декольте.

— Ух ты! Вот это зверь! Это откуда же у нас такое чудо природы?

Муля, умильно растягивая губы, подставляла шею для поглаживания и косилась на приоткрытую дверь.

Люба вытащила в коридор пару табуреток.

— Такие пойдут?

— Конечно, спасибо! Оставь, оставь, я сам их вынесу!

Артем пошел к табуреткам. Новая хозяйка отправилась за стаканами. Муля, уже наполовину прошедшая в дверь, оглянулась и быстро зацокала коготками по лестничной клетке.

Любка вернулась с тремя емкостями.

— А животина где?

Дыша с хрипотцой, толстая Муля тяжело переваливалась со ступеньки на ступеньку, но упорно стремилась вниз.

— Да здесь он был, твой баскервилей…

Услыхав за спиной погоню, Муля ускорила спуск, но силы не рассчитала. Она сорвалась, проехала пару ступенек на брюхе и на лестничной площадке первого этажа оказалась прижатой к полу. Любка взяла ее на руки и обе тяжело задышали, с открытым ртом.

— Чего это она?

— Может, по хозяйке соскучилась?

— Хозяйка на восьмом живет.

— Значит, течка у нее, — профессионально констатировал Артем, — они в этот период очень беспокойные.

Муля поводила ушами и отчаянно тянула нос к входной двери.

— Теперь без пояса целомудрия на прогулку не выходите!

Любка поняла эти медицинские термины только в общих чертах. В лифте Артем объяснял:

— У них это продолжается где-то с неделю два раза в году. И забеременеть собака может только в это время. Но зато — наверняка.

— А рожает по скольку? — в панике спросила Любка.

— Ну… троих-четверых.

— Да у нас и десятерых готовы родить, лишь бы квартиру побыстрее дали! — едко вставил генерал, чистивший на лестнице ботинки и слышавший из подъезжающего лифта последнюю фразу. — Нет, чтоб потерпеть, подождать, пока у государства освободятся резервы!

— Правильно, Люба, — поддержал Артем, — вот товарищ генерал подождал до пятьдесят шестого года, а потом освободил себе замок на Дунае.

Любка заперла Мулю, поднялась наверх и позвонила ее хозяйке. Там не отвечали. Светлана, должно быть, уже дремала в автобусе и видела во сне польские рынки.

Любка мрачно вернулась домой и замахнулась кулаком на дверь комнаты, где Муля царапалась и скулила. Затем она прошагала на кухню, нагибаясь и собирая по всему коридору разбросанные детские игрушки, а потом раздраженно запихала все собранное в шкаф. Было яснее ясного, что мулино горячее желание размножаться повлечет за собой одни напасти и никаких социальных льгот.

Звонок слабо задребезжал.

— Здравствуй, Любонька, — прочирикала тетя Аня, соседка с пятого этажа, — ты кофеек еще не пила? А ты посиди, передохни, лапушка, и я с тобой посижу, покалякаю, чтоб не скучно было. Глоточек мне маленький налей, совсем чуть-чуть, чтоб и не видно было…

Любка поставила на стол поллитровую алюминиевую кружку. Из других тетя Аня пить отказывалась: она была бедной пенсионеркой и не могла себе позволить «распивать кофеи, как барыня» — из фарфора. Тетя Аня должна была обжигаться об алюминиевую ручку, вытирать слезы, долго дуть на кофе, а потом прихлебывать его молниеносно остывающим. Тогда она чувствовала себя на всей высоте положения честной бедности. Кофе шел с Любки, а тетя Аня приносила с собой карамельку и ей закусывала.

— Вот ведь до чего медицина у нас дошла, Любонька, — с мировой скорбью в голосе оповещала тетя Аня, — совсем уже нет ни внимания к людям, ни уважения. Прихожу я сейчас к студенту этому, к Артему, говорю: «Посмотри-ка, милый, что-то ноги у меня уже не те, что раньше». А он говорит: «Вечером, тетя Аня, обязательно зайду, посмотрю», будто некогда ему. А у самого — дым коромыслом; и ведь сидят все — будущие медики, и никому никакого дела до старого человека!

Жертва равнодушия трагически хрустнула карамелькой.

— Тетя Аня! Уж Артем-то вам всегда уколы делает и за бесплатно.

— А это — его прямой долг, милая, — сурово объявила бедная пенсионерка, прикладываясь к кофе, — он для этого клятву Гиппократа давал.

— Вы этой клятвой Гиппократа участкового попробуйте вызвать!

Старушка упрямо разглаживала блестящую карамельную фольгу.

— Нет у нас ни внимания к людям, ни уважения…

Чтобы не терять время, Любка начала мыть полы. Тетя Аня продолжала жаловаться на грядущий конец света и между делом замечала:

— А ты не ленись, милая, как надо делай! В углу прошлась бы тряпочкой! А то жалеют себя…

Тетя Аня ушла, и Любка поставила на плиту суп и начала прокручивать мясо на котлеты. Скоро — забирать из садика шестилетнюю Настю, а на балконе к тому времени проснется Антоша — третий ребенок в семье — залог получения отдельной квартиры. Первый из детей — Мишенька уже очень давно ушел за «Белым Аистом»…

Налегая на ручку мясорубки, Любка включила приемник:

— …Вся власть в стране переходит к Государственному комитету по чрезвычайным происшествиям, сокращенно ГКЧП. В программу действий Комитета входит прекращение экспансии иностранного капитала на территории СССР и восстановление Советского Союза в его прежних территориальных границах…

Как всегда с неуместной резвостью из территориальных границ вышел бульон. Залив плиту, он успокоился. Любка помянула бульон по матушке, принялась убавлять газ, доливать кастрюлю водой и озабоченно соображать, «что бы дать пожрать этой Светкиной проглотке». На кухне некуда было деться от громоподобной интонации диктора. Любка двинула по тумблеру, чтобы приемник заглох, но досталось переключателю радиоволн. Средние смолкли, но длинные безапелляционно заявили:

— …ГКЧП будет проводить решительную борьбу с процветающими в стране порнографией и падением нравов среди молодежи. Государственный комитет по чрезвычайным происшествиям считает своим долгом оздоровление общественно-политического климата в стране и неукоснительное следование ленинским традициям…

Любка в сердцах завертела колесиком, ища другую частоту. В какой-то момент сквозь политическое громогласие прорвалась приятная музыка из «Лебединого озера». Успокоившись на этом, Любка сварила овсянки, намешала туда сырого фарша и выпустила из комнаты Мулю.

Муля вошла со степенным и даже немного оскорбленным достоинством. Ощерив зубки, она выела из овсянки весь мясной фарш и, переваливаясь, затрусила к двери. Глаза у нее поблескивали, как от маслица.

Любка со вздохом поменяла рабочий халат на не очень замызганный, затянула на Муле ошейник и вышла с ней во двор. У подъезда стоял Артем сотоварищи и Валентин Сергеевич — сосед с четвертого этажа. Все курили.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — говорил один из эскулапов, когда Любка выходила из парадного.

— Подождите, Саша! — непонятно нервничая и отчаянно разминая сигарету перебивал Валентин Сергеевич. — Не стоит так сразу… Может быть, общая ситуация изменится к лучшему… Вот вы представьте себе; я кандидат наук, имею публикации, а зарабатываю меньше, чем какая-нибудь студентка, которая приходит ко мне на пересдачу. А она просто девочка на телефоне в кооперативе.