— Бог мой, — выдохнул Миддлтон. — Первый раз участвую в такой скоропалительной кровавой бойне!

Говоря это, он все же продолжал заполнять магазин патронами.

— Теперь нам нельзя терять времени! Неизвестно, что Макнаб наболтал банде. Очевидно, немного, иначе бы некоторые из них прибежали бы с ним. В любом случае, они сначала попытаются освободить заключенных. Мне кажется, все пойдет так, как мы и планировали, даже если Макнаб не вернется возглавить налет на тюрьму. Они не станут разыскивать его или нас, пока не освободят Миллера с компанией.

Это значит, что драка начнется не в полночь, а через полчаса. Люди из комитета бдительности к тому времени уже будут там. Должно быть, они уже залегли в кустах. Пойдем! Нам надо как следует поработать, чтобы навьючить золото на мулов. Может быть, придется часть оставить. Ясно станет, когда начнется стрельба! Слава богу, никто не заявится сюда выяснять причину выстрелов. Внимание всех сейчас сосредоточено на тюрьме.

Коркоран двинулся было вслед за ним, потом вернулся, пробормотав:

— Оставил бутылку виски у себя в комнате.

— Так забирай ее побыстрей и двинули отсюда! — Миддлтон уже торопился к своему жилью, а Коркоран вернулся в заполненную дымом комнату. Он не смотрел на скрюченные тела, лежащие на заляпанном малиновыми пятнами полу и глядящие на него стеклянными взорами. Быстрыми шагами он пересек комнату, вошел в свое логово и принялся обшаривать спальню, пока не схватил то, что ему требовалось. После этого с бутылкой в руке он направился к наружной двери.

Тихий стон заставил его резко развернуться, сжав в левой руке пистолет. Удивленный, он уставился на трупы на полу. Он знал, что никто из них стонать уже не может: все трое уже отмучились на этом свете. И все-таки слух никогда его не подводил.

Сузившимися глазами он подозрительно оглядел комнату и заметил тонкий ручеек крови, вытекшей из-под перевернутого стола, лежащего на боку возле стены. Рядом с ним трупов не было.

Он отодвинул стол и замер, словно пораженный выстрелом в сердце, дыхание перехватило из-за спазма в горле. Через мгновение он стоял на коленях рядом с Глорией Бленд, придерживая одной рукой золотоволосую голову. Другая рука с бутылкой тряслась, когда он пытался влить виски в сомкнутые губы девушки.

Ее затуманенные от боли прекрасные глаза взглянули ему в лицо. Каким-то чудом бред отступил, и она узнала его в последние мгновения своей жизни.

— Кто это сделал? — выдавил он. По ее белоснежному горлу побежала из губ алая струйка.

— Миддлтон… — прошептала она. — Стив… ох, Стив… я пыталась…

И не договорив фразы, она обмякла в его руках. Голова откинулась назад; она была похожа на ребенка, только что уснувшего ребенка. Он осторожно опустил ее на пол.

Сознание Коркорана полностью очистилось от действия спиртного, когда он покидал этот дом, но шатался он словно пьяный. Чудовищное, непредставимое событие поразило его настолько, что он не мог овладеть своими чувствами. Ему в голову не приходило, что Миддлтон или любой другой белый мужчина может убить женщину. Коркоран жил по собственному кодексу чести, правила которого не отличались цивилизованностью и не исключали жестокости, но отношение к женщине было на грани поклонения. Этот кодекс являлся неотъемлемым элементом жизни фронтирьеров юго-запада, так же как защита личной чести и достоинства. Без излишней помпы, претенциозности, без показного преклонения и фальшивой галантности люди типа Коркорана придерживались неписаного кодекса в своей повседневной жизни. Для Коркорана и людей его племени жизнь и тело женщины были неприкосновенны. Он не представлял себе, что можно нарушить такой кодекс или иметь совершенно другие жизненные убеждения.

Холодная ярость вымела туман из его сознания и оставила только жажду мести. Его чувства к Глории Бленд приближались к нормальным чувствам обычного мужчины настолько близко, насколько это было возможно для такого стального человека, как он. Но даже если бы она была незнакома ему или не нравилась, он должен был убить Миддлтона за измену жизненным принципам, которые он считал священными.

Он вошел в дом Миддлтона мягкими шагами охотящейся пантеры. Миддлтон вытаскивал из потайной пещеры тугие кожаные мешочки, громоздя их на столе в главной комнате. Стол скрипел под их тяжестью. На нем почти не оставалось свободного места.

— Помогай! — воскликнул он. Затем замер на мгновение под сверкающим взглядом Коркорана. Толстые мешочки выскользнули из его рук и шмякнулись на пол.

— Ты убил Глорию Бленд! — почти шепотом сорвалось с твердых губ техасца обвинение.

— Да, — голос Миддлтона был спокоен. Он не спрашивал, как узнал об этом Коркоран и не пытался оправдываться. Он знал, что время для спора упущено. Он забыл о своих планах, о золоте на столе и том, что осталось в пещере. Человек, стоящий перед лицом Вечности, видит только главные ценности своего существования.

— Тащи пушку! — Этот вызов на дуэль могла бы бросить рысь с горящими зрачками и блестящими клыками.

Рука Миддлтона рванулась к рукоятке пистолета. В то же мгновение, услышав грохот выстрела, понял, что проиграл. Он отступил назад, падая, а Коркоран в слепой ярости продолжал опустошать оба пистолета в скорчившееся на полу тело.

Долгое мгновение в пределах Вечности стоял мститель над телом своей жертвы: угрюмая фигура, словно железная статуя Судьбы, вырезанная из темной ткани ночи. Внезапно в другом конце поселения заговорило другое оружие — залпы беспрерывно грохотали друг за другом. Начался бой, призванный замаскировать уход главаря «стервятников». Но человек, стоящий над мертвым телом, будто бы ничего не слышал.

Коркоран смотрел на свою жертву, смутно размышляя: как все-таки странно, что все отмеченные кровью стремления и амбиции должны заканчиваться таким вот образом — трупом в липкой луже крови. Он поднял голову и мрачно взглянул на пузатые мешочки на столе. Отвращение спазмом перехватило горло.

Из одного из лопнувших мешков вывалилась кучка золотого цвета, ядовито блестя при свете свечей. Золотое сияние больше не ослепляло его глаза. Впервые он увидел кровь на этом золоте. Оно было черным от крови, крови невинных людей, крови женщины. Чем больше он задумывался над этим, тем с большей силой чувствовал, что грязь, покрывающая душу Миддлтона, замарала и его. С болезненным чувством он понял, что часть вины Миддлтона лежит и на нем. Он не нажимал на спусковой крючок оружия, что отняло жизнь у молодой женщины, но он сотрудничал рука об руку с человеком, ставшим виновником ее смерти. Плечи Коркорана вздрогнули, холодный пот выступил на теле.

В нижней части Ущелья бой затихал, до него доносились отдаленные возгласы радующихся победе людей. Чтобы слышать их на таком расстоянии, кричать должно было достаточно большое количество людей. Коркоран догадался, что означают эти крики: «стервятники» угодили в ловушку, расставленную их собственным главарем. Раз стрельба затихла, значит вся банда либо взята в плен, либо в основном перебита. Время ужаса в Уэйптоне закончилось.

Но лично ему нужно пошевелиться. Сидящие в тюрьме страстно захотят выговориться перед судом. Их речи сплетут петлю вокруг его шеи.

Он больше не смотрел на золото, сверкающее там, где его найдут честные жители Уэйптона. Быстрыми шагами выйдя из комнаты, он вскочил на одну из лошадей, что стояли среди зарослей оседланные и готовые в дорогу. Огни лагеря, отдаленные возгласы, все осталось за спиной, а впереди его ждала неопределенность дикой жизни. Только ночь была полна неотвязчивых теней, а в груди росла странная боль, похожая на жгучее сияние истины: возможно, это наконец-то пробуждалась в нем душа.