Рассматривая эту параллельную таблицу, мы видим, насколько Салтыков перетасовал очерки в отдельном издании по сравнению с журнальным текстом. Тот, кто хотел бы познакомиться с первоначальным циклом «Губернских очерков» по плану 1856 года, должен читать их в отдельном издании в том порядке, какой указан цифрами правого столбца, а именно: 1, 2, 20, 3, 15, 6, 27, 5, 7, 17, 30, 4, 16, 25, 28, 29, 18, 19, 8 и 33. Эти девятнадцать глав и составляют те два тома первого отдельного издания, которое вышло в январе 1857 г., уже через месяц после появления декабрьской книжки «Русского Вестника». Не успело это издание выйти в свет, как его моментально расхватали; годом позднее, в первой своей автобиографической записке Салтыков говорил: «в 1857 г. вышло два издания Губернских очерков; первое разошлось в течение одного месяца»… Второе издание вышло в июне того же года; тремя месяцами позднее Салтыков прибавил к этому двухтомному изданию еще и третий том, в который собрал все очерки, напечатанные им до сентября этого года в журналах. В отдельном издании Салтыков разбил очерки на отделы, сохранившиеся и во всех последующих изданиях.

Так, в 1857 году появились отдельными изданиями «Губернские очерки» в трех томах, под псевдонимом Н. Щедрина, но с прозрачным раскрытием псевдонима на самой обложке книги, где значилось: «Губернские очерки. Из записок отставного надворного советника Щедрина. Собрал и издал М. Е. Салтыков». Чтобы закончить речь о внешних обстоятельствах рождения и последующего роста «Губернских очерков», надо упомянуть еще о том, что окончательный вид цикл этот принял только в третьем и четвертом изданиях. В двух первых изданиях отделы установлены были не окончательно; так, например, очерк «Буеракин» входил сперва в отдел «Мои знакомцы», а не в «Талантливые натуры»; сцена «Просители» была сперва напечатана вне отдела «Драматические сцены и монологи», точно так же как рассказ «Матушка Мавра Кузьмовна» был сперва помещен вне отдела «Казусные обстоятельства». Все это было поставлено на свои места в третьем издании (Н. Тиблена), которое вышло в двух томах в конце 1863 года. Но и в нем отдел «Казусные обстоятельства» еще не принял окончательного своего вида, так что окончательным изданием должно считаться четвертое (изд. Кехрибарджи), вышедшее в одном томе в 1882 году. Правда, «Губернские очерки» при жизни Салтыкова появились и еще раз — в пятый раз — первым томом начавшего выходить в 1889 году за месяц до смерти Салтыкова девятитомного собрания его сочинений. Это последнее издание должно было бы считаться последним прижизненным, а потому и окончательным по тексту; но Салтыков был тогда уже настолько болен, что корректурные изменения, встречающиеся в этом томе, вряд ли можно приписать автору. Наиболее существенным изменением в этом издании явилось уничтожение отдела «Казусные обстоятельства» и включение трех принадлежащих к нему очерков («Старец», «Мавра Кузьмовна» и «Первый шаг») — в предыдущий отдел «В остроге». Авторское ли это изменение или простой недосмотр — вопрос остается открытым. Вероятнее, что это лишь недосмотр, так как очерк «Матушка Мавра Кузьмовна» совершенно не подходит по содержанию к отделу «В остроге».

Последний вопрос, на котором надо остановиться в этих фактических указаниях — вопрос о псевдониме Салтыкова, впервые появившемся на свет вместе с «Губернскими очерками». Существует версия, что псевдоним этот придуман был женой Салтыкова, которая якобы предложила мужу «избратъ псевдонимом чтолибо подходящее к слову „щедрый“, так как он в своих писаниях был чрезвычайно щедр на всякого рода сарказмы» [82]. Версия эта могла считаться более или менее правдоподобной, пока нам не стало известно дело следователя Салтыкова о раскольнике Ситникове. Мы видели, что в марте 1855 г. Салтыков произвел в Казани обыск у казанского купца Щедрина и подробно допрашивал его, выяснив из допроса, что Щедрин — «раскольничий лжепоп». Между этим допросом и появлением в печати первого из «Губернских очерков», подписанным псевдонимом Щедрина, прошло лишь полтора года; целый ряд фамилий вятских чиновников в слегка измененном виде был употреблен Салтыковым, как увидим это ниже, в ряде этих очерков. Совершенно несомненно, что и псевдоним свой Салтыков заимствовал из этого бытового дела времен недавней своей провинциальной службы. Так казанский «раскольничий лжепоп», сам того не зная, дал писателю псевдоним, получивший бессмертие в русской литературе.

В окончательном виде, полученном лишь в четвертом издании, «Губернские очерки» состоят из введения, эпилога и девяти отделов, в которых заключен 31 рассказ. Мы бегло пройдем по этому пути, отмечая лишь самое существенное на нем и оставляя подробное изучение «Губернских очерков» для той будущей монографии об этом произведении, которая еще никем не написана, — как, впрочем, не написана еще вообще ни одна монография о каком бы то ни было цикле произведений Салтыкова.

«Губернские очерки» и начинаются и заканчиваются описанием дороги, придавая этим закругленность и законченность обрамляемым этим описанием очеркам. «Дорога! Сколько в этом слове заключено для меня привлекательного!» — восклицает автор в этом введении, и еще раз повторяет в очерке «Госпожа Музовкина»: «и постоялый двор, и самая дорога, на которой он стоит, как-то особенно любезны моему сердцу». Любезной сердцу, автора дорогой и оканчиваются «Губернские очерки». К словам этим мы имеем реальный комментарий из вятской жизни Салтыкова; мы знаем, что в одном только 1855 году ему пришлось сделать чуть ли не семь тысяч верст по почтовым дорогам ряда приволжских и прикамских губерний. Здесь все автобиографично, как автобиографична и сцена следствия на постоялом дворе, завершающая собой введение. Автор вводит читателя в Крутогорск, под которым настолько прозрачно приоткрывает Вятку, что в одном из очерков («Старец») прямо говорит о знаменитом в истории раскола Зюздине — волости Глазовского уезда Вятской губернии. Крутогорск этот в черновой рукописи «Скуки» именовался Крутыми Горами; у Салтыкова был соблазн назвать его и «Свиногорском» [83]. Беглый очерк Крутогорска с его провинциальными властями и очерк окружающих его деревенских и лесных просторов, где царит кулак станового и бесправие обывателей — вводит нас в круг дальнейших «обличительных очерков» на ту же тему. Вздох сонного обывателя: — «Господи! кабы не было блох, да становых, что бы это за рай, а не жизнь была!» — не был пропущен цензурою в журнале, будучи заменен словами: «…кабы не было блох, да еще койчего»… Эту столь оскорбительную для начальства фразу Салтыков восстановил однако в отдельном издании. Наоборот, сам автор вычеркнул из 3го издания «Губернских очерков» заключительную фразу введения, написанную в 1856 году быть может по цензурным условиям, а может быть и вполне искренно: он говорил здесь о «борьбе со злом», предпринимаемой «теми, в руках которых хранится судьба России». Салтыков очень скоро разочаровался в этих правительственных хранителях судеб русского народа.