Открытое партийное собрание состоялось на следующий день. Копытов сделал сообщение о том, почему не выполняется график выхода газеты, и в заключение сказал:

— Надеюсь, что наш коллектив приложит все усилия, чтобы выправить создавшееся положение.

Он улыбнулся и сел.

— Вот всегда вы, Сергей Иванович, прекрасно себя чувствуете! — проговорила Лариса.

— В чем дело, Вишнякова? — спросил Копытов недоуменно.

— Вы меня простите, но я не верю, понимаете, не верю, что вы изменитесь! — продолжала Лариса. — На собрании вы всегда головой киваете, соглашаетесь, а потом — все по-старому.

— Без истерик, Вишнякова, — Копытов посмотрел на Полуярова, но тот смотрел в стол.

— Я не виновата, что не могу говорить спокойно, — Лариса подошла к столу. — Лучше закатывать начальству истерики, чем отмалчиваться. А некоторым по душе именно последнее.

— Совершенно несомненно, — начал свое выступление Рогов, — несомненно, что в нашей работе в самое ближайшее время наступит перелом. Резкий перелом.

— Откуда он возьмется, этот перелом? — запальчиво спросила Лариса. — С неба свалится? У нас нет коллектива! И все потому, что мы для редактора не больше, не меньше, как организмы с определенными служебными нагрузками. Сергей Иванович, вы на редкость сухой человек.

— Опять я один виноват, — Копытов развел руками. — Все молодцы, один редактор дурак.

Кое-как разобрались, кто выступает. Лариса отмахнулась, Рогов обиженно замолчал. Слово взял Валентин:

— Сергей Иванович не объясняет правки. Или сразу забракует, или сам исчеркает рукопись — и в набор. Потом стоишь, ушами хлопаешь.

— Писать надо лучше, тогда и браковать не буду, — оборвал Копытов.

— Мы и хотим писать лучше, научите.

— А чему вас пять лет в вузах учили? Я лично, знаете, университетов не кончал. И запомните: хороший материал никто браковать не будет.

— В редакции нет коллектива, — продолжал Валентин, — а без дружного коллектива хорошей газеты не сделаешь. Мы работаем каждый в одиночку. А самое главное, мы не умеем настаивать на своем. Забракуют у нас корреспонденцию, мы ругаемся в коридоре, жалуемся друг другу, на том и делу конец.

— Разговоры о какой-то спасительной дружбе, — заявил Олег, — это пустые разговоры, пионерский подход к делу. Основные причины нашей плохой работы кроются в низкой квалификации отдельных сотрудников и неважным, я бы сказал, руководством. И нечего рассуждать о дружбе, коллективе и прочем.

Слушая выступления, Полуяров методически записывал их в блокнот, ставил на полях восклицательные и вопросительные знаки. Проект резолюции лежал перед ним. Все в этой бумаге было правильно и всего этого было мало для того, чтобы улучшить работу.

И хотя собрание единодушно одобрило резолюцию, Полуяров чувствовал, что никаких изменений в жизни газеты не наступит, пока он, Полуяров, не докажет Копытову, что ему не место в редакции.

Будто очнувшись, Ольга заметила в квартире пыль, беспорядок и в воскресенье принялась за уборку. Обметая знакомые вещи, она невольно вспомнила события последних дней, изменивших ее жизнь. Сознание большой вины и беды притупилось, она уже не плакала, не кусала губы, когда раздумывала над происшедшим. Зато никогда еще она не получала такого удовлетворения от работы и тренировок, как теперь. Но оставшись одна, она ощущала в сердце тяжелую пустоту, а когда приходил Николай, пряталась на кухне, сидела у окна, не зажигая света.

Ольга мучилась. На каждом шагу убеждаясь, что разрыв с мужем неизбежен, что он уже фактически произошел, она вместе с тем все яснее сознавала: ничто не оправдывает ее. Что делать? Ведь лучше ночевать на улице, под открытым небом, чем в одном доме с нелюбимым.

Она редко вспоминала о Валентине, но против своей воли сравнивала его с мужем. Если ее любовь к Николаю, теперь уже угасшая, походила на широкую, но спокойную реку, то чувство к Валентину казалось горным потоком, которому надо рваться вперед. Она сопротивлялась этому чувству, потому что однажды уже ошиблась.

Чем сильнее влекло Ольгу к Валентину, тем упрямее старалась она доказать себе, что и не достойна его, и не сумеет полюбить по-настоящему.

Ольга принялась за уборку квартиры, не найдя, на что еще можно убить время. Удивленный Николай стал наблюдать за женой. У письменного стола Ольга немного помедлила и начала стирать пыль. Николай облегченно вздохнул: сейчас она, как всегда, наденет старое ситцевое платье — бледно-голубое с белыми цветочками — и будет мыть пол. Он бросился на кухню, отыскал таз, налил воды и принес в комнату. Ольга не обернулась. Николая охватило острое желание сейчас же, немедля вернуть прошлое.

— Оля! — горячо прошептал Николай. — Нам необходимо поговорить. Я не могу без тебя. Так больше нельзя!

Она нагнулась, опустила тряпку в таз и вдруг резко выпрямилась.

— Выйди, пока я мою, — сказала она.

— Хорошо, хорошо, — растерянно прошептал он, приближаясь к ней. — Я уйду. Я уйду. Оля, милая, прости меня. Я извелся за эти дни.

— Не надо, — строго попросила Ольга, отступив назад. — Я не могу по-старому. Ни за что.

— Почему?

— Ты еще спрашиваешь… Я не виновата.

— А кто виноват? Я? Я пока еще не завел себе…

— Замолчи.

— Словом, нам следует обо всем договориться сегодня же, — зло сказал Николай, — иначе возобновить разговор будет трудно. Нужно кончать.

— А о чем говорить? Я давно все сказала.

— Повтори, если не трудно, — вызывающе предложил Николай. — Я с интересом послушаю. Да я знаю, что ты можешь сказать, не юноша, догадываюсь. А если я не отпущу тебя? — он не сдержал желания, обнял Ольгу и, словно бросаясь с обрыва, прошептал страстно: — Мы же не просто так жили, ты женой моей была… — Она легко отвела его руки, он с ненавистью посмотрел на нее. — Что ты предлагаешь?

— Я уйду.

— Прекрасно. А дальше?

— Не знаю.

— Может быть, ты и о бракоразводном процессе не знаешь? Ведь надо соблюдать законы. Я не желаю быть соломенным вдовцом. На суде…

— На суде? — испуганно переспросила Ольга.

— Да, на суде, — торжествующе подтвердил Николай. — Представляешь, как все это будет выглядеть? Гражданка Рогова Ольга Игнатьевна, проживающая, не имею чести знать где, — говорил Николай, словно диктовал машинистке, — возбуждает дело о разводе с гражданином Роговым Николаем Александровичем, проживающим там, где она недавно считалась его женой… Как обрадуются некоторые товарищи! Сенсация…

— Повторяю, я не знаю, кто из нас виноват больше. Ну не могу я быть с тобой.

— Спасибо, дорогая.

— Не надо, — почти ласково попросила Ольга. — Поверь, мне очень тяжело.

— Бедная! Не успела уточнить отношения с Лесным? Не изображай благородного изумления: я примерно знаю, по каким причинам женщина уходит от одного мужчины к другому.

Ольге захотелось крикнуть, выбежать из комнаты или броситься к окну и ударом распахнуть раму, вдохнуть свежего воздуха.

— Я ухожу не к нему, — твердо сказала она. — Даю слово: он здесь ни при чем.

— Значит, уходишь просто так, абстрактно?

— Я ухожу от тебя, — с усилием проговорила Ольга. — Я не могу жить с человеком, который… вот такой, как ты… и ты ведь не любишь меня…

— А за что тебя любить? За то, что ты… с этим…

Ольга бросила тряпку в таз и ушла в другую комнату.

— Ну и уходи! Уходи! — крикнул вслед Николай, постоял у дверей, прислушиваясь. — Завтра все узнают, что я выгнал тебя из дому…

Хлопнула дверь… Ушел… Ольга плакала и шептала:

— Не плачь. Не плачь. Так тебе и надо. Так тебе и надо.

Она машинально, почти бессознательно достала из-под кровати чемодан, стала складывать в него попадавшиеся на глаза вещи. Присела. Не было сил подняться, она легла и положила голову на чемодан.

Останься, останься, останься… Чей это голос? Она прислушалась — тишина. И снова — останься, останься, останься… А, это ходики стучат на кухне.

Нет, надо уходить! Пусть страшно, пусть стыдно — надо. Все равно не может она оставаться здесь. Бежать, бежать, хоть куда бежать!