Максим взял Маро за руку. Лариса посмотрела на свою руку и сжала ее в кулак.
* * *
Олег пил много и не пьянел, не мог изгнать из памяти неприятные мысли, не мог почувствовать себя веселым и свободным. Лидия Константиновна ободряюще кивала ему, а он отворачивался. В соседней комнате сидел над рукописью отец. Недавно он впервые в жизни ударил своего сына.
Олегу казалось, что на щеке остался след.
Всем было весело. Лидия Константиновна, как обычно, умело подобрала компанию, разношерстную, но быстро столковавшуюся. Вино развязало языки, и никого не интересовало, почему мрачен Олег, а хозяин не выходит из кабинета. На кухне домработница меняла холодные компрессы на горячих лбах двух адвокатов и молодого поэта, который поднял слишком много тостов за свой талант.
Чтобы побороть смутное предчувствие какой-то беды, Олег часто подходил к столу и пил.
Вдруг мозг прорезала ясная мысль — Лариса! Олегу почудился ее голос: «Олик, милый…» Он оттолкнул от себя девушку, с которой танцевал, и, еще не соображая, что делает, выбежал в прихожую, натянул пальто.
— Ты куда? — испуганно вскрикнула Лидия Константиновна.
— Что ты ко мне пристала? — сжав кулаки, Олег повернулся к ней. — Что тебе от меня надо? Отпусти меня!
Но Лидия Константиновна крепко держала его за рукав. Еще мгновение, и сын отшвырнул бы ее от себя, но в дверях появился Филипп Владимирович.
— Пусть идет, — негромко сказал он, — не держи его.
— Он… он упадет где-нибудь, — в страхе проговорила Лидия Константиновна. — Он… ты видишь… упадет.
— Пусть упадет, — спокойно повторил Филипп Владимирович, — хуже не будет.
Олег шел в распахнутом пальто, держа в руках перчатки. «Лариса, Лариса, — твердил он, — прости. Ты лучше их всех». С каждым шагом он все больше пьянел. И чем больше пьянел, тем быстрее шагал. Он не видел ни дороги, ни встречных прохожих.
Очнувшись, Олег догадался, что стоит у дверей в квартиру Ларисы. Попятился назад, осторожно, на цыпочках спустился по ступеням, вышел на улицу.
Мела метель… «Олик, милый…» Он снял шапку, чтобы остудить голову. Стоял долго и, вдруг вздрогнув, снова открыл дверь в подъезд, пошел наверх.
— Лариса, — выговорил он, когда постучал.
На площадку вышел Валентин, взял его за плечи и повернул к лестнице. Олег вырвался и пролепетал:
— Где Лариса?
— Уйди отсюда, — угрожающе сказал Валентин. — Честное слово, сброшу с лестницы.
— Бросай, — с пьяной трагичностью согласился Олег. — Бросай. Мне все равно. Вы все против меня. А она…
— Ладно, ладно, отправляйся назад, откуда пришел.
— Проводи его, Валя.
Из дверей вышла Лариса.
— Проводи, — повторила она, — а то он где-нибудь свалится.
Олег припал к ее плечу. Он лишь сейчас почувствовал, что продрог. Лариса взяла из его рук шапку, надела ему на голову.
— Лариса, — с трудом выговорил Олег, — вот я… к тебе… а они…
— Я знала, что ты придешь, знала, — прошептала Лариса, поцеловав его в лоб, застегнула пальто, надела ему перчатки. — Хорошо, что пришел… — и оттолкнула: — Иди.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
«В народный суд 2-го участка Кировского района от гражданина Рогова Николая Александровича, 1925 года рождения, проживающего по ул. Решетникова, дом 64, кв. 3.
Заявление.
Прошу народный суд расторгнуть мой брак с гражданкой Роговой Ольгой Игнатьевной, 1927 года рождения, проживающей по ул. Декабристов, дом 14, кв. 2.
К решению прекратить нашу совместную жизнь я пришел только после того, как убедился, что она невозможна. Решение мое обдуманно и твердо. Оно не результат вспышки или обычной ссоры, а единственно разумный выход из создавшегося положения.
Вначале мы жили вполне хорошо. Моя бывшая жена (сейчас мы живем раздельно) может подтвердить, что в отношении к ней я был безупречен. Она не могла пожаловаться на условия. Я ни в чем не отказывал ей, скорее всего, даже баловал.
Видимо, убедившись, что она прочно завладела моим вниманием, жена стала требовать домработницу, совершенно отвыкла от дома. На этой почве случилось несколько крупных ссор. Я не придавал им особого значения, стремился всеми силами наладить прежнюю жизнь. Я часто разговаривал с женой, пробовал убедить ее в неправильном поведении, ущемлял собственные интересы, не считался с самолюбием.
Однако ничего не помогало. Жена пошла дальше. Она стала встречаться с переехавшим в наш город Валентином Лесным, с которым она была знакома до замужества (встречи продолжаются и по сей день).
Таким образом, я был поставлен в глупое, компрометирующее меня положение. Лесной при покровительственном отношении со стороны Роговой вмешивался в нашу частную жизнь, добиваясь, чтобы моя жена ушла от меня к нему.
И все-таки я до самого последнего момента старался сохранить семью, настойчиво убеждая жену, а в ответ слышал одни оскорбления. Даже тогда, когда она с чемоданом ушла из дому, я убедил ее вернуться.
Мои усилия ни к чему не привели. Мое терпение кончилось: я человек.
Таковы причины, заставившие меня возбудить дело о разводе».
Николай дважды переписал заявление, несколько раз собирался отнести его в суд, но каждый раз находил причину, чтобы не начинать это неприятное дело.
На столе давно лежала стопка юридических справочников по вопросам семьи и брака. Он просматривал книгу за книгой, словно рассчитывал вычитать что-нибудь утешительнее.
«Народный суд рассматривает дела о расторжении брака по совместному заявлению супругов или по заявлению одного из них».
Строки настораживали, пугали. Николай ежился, будто на него со всех сторон смотрели чужие насмешливые глаза.
«Если примирение не состоялось, суд выносит определение, в котором указывается, что ввиду недостижения примирения производство дела в народном суде считается законченным».
Дальше — областной суд. Снова все сначала. Стыд и позор. Позор и стыд. Набьется полная комната любителей скандалов.
Но в конце концов Николай признал свое поведение абсолютно безупречным. Временами он даже боялся за Ольгу: ведь как ей будет неудобно перед людьми.
В эти дни он перебрал в памяти все сколько-нибудь заметные события своей жизни и убедился, что жил правильно.
Из детства он помнил немногое. Отец с матерью жили дружно, ссорились редко. Оба работали, в субботу и воскресенье принимали гостей или ходили в гости. Сына вроде бы не баловали, он никогда не капризничал, никому не мешал, и родители везде водили его с собой. Случалось, что он забавлял взрослых, рассказывая относительно приличный анекдот, услышанный от отца.
Хорошо запомнил Николай сестру матери, Зинаиду, молодую, вызывающе красивую женщину, которая дома ходила всегда полуодетой. Затаив дыхание. Николай по утрам следил, как она мылась до пояса под краном. Ее широкая, белая как мрамор спина постепенно становилась розовой. А он томительно ждал, когда она повернется к нему. Он и теперь видел ее.
Смерть матери Николай помнил плохо. В памяти осталось ее бледное, чуть синеватое, обиженное лицо, когда она лежала в гробу. Вернувшись с кладбища, сели за стол, навалились на еду, пили, ели, кричали, пели тоскливые и разухабистые песни. Отец молчал.
С тех пор он каждый вечер возвращался домой, едва держась на ногах. Часто заходили друзья, говорили одно и то же:
— Жениться тебе, Саша, надо. Без бабы, знаешь, как…
И отец отвечал всегда одинаково:
— К черту.
Летом приехала Зинаида, все такая же молодая, ставшая еще красивее. Она ходила по комнатам в распахнутом халате с полуоткрытой грудью и, усадив Николая на теплые, мягкие колени, спрашивала:
— Сыночком моим хочешь быть?
Николай вырывался из ее сильных рук, смущенный и встревоженный. Он и боялся и ждал, когда она снова обнимет его.
Уехала Зинаида раздраженная, даже не попрощавшись. Отец так и не женился, только изредка приводил домой женщин с ярко накрашенными губами. Николай не любил их потому, что отец отсылал его спать на кухню.
