На отдельный кабинет денег не хватило, и Зазраку пришлось купить места в общий зал. Спустившись по широкой полутемной лестнице, они очутились в теплом колышущемся мраке.

— Сюда, прошу вас, — возник перед ними служитель в слабо светящемся костюме. — Здесь, в ложе, два свободных места.

Кресла были удобными, с высокими бархатистыми спинками. Ловкими быстрыми движениями служитель пристегнул гостей специальными ремнями, обхватившими их талии, ноги и руки. Это было интересно. В Пурпурном Павильоне вкушали, стоя в обнимку в толпе таких же жаждущих. Вкус Росы там сильно нарушался испарениями и толчками переживающих соседей.

Зазрак закрыл ненужные в этой почти абсолютной тьме глаза и ощутил легкий укол инъектора. Сквозь приглушенный шум установок Росы до него доносились вздохи вкушающих.

В отличие от массовых Павильонов, они не только не мешали, но и настраивали на определенный лад. Зазраку вдруг остро захотелось прикоснуться к Харме. «Почему кресла так далеко друг от друга?» — еще успел подумать он и ощутил приступ внезапной, оглушающей тоски.

В этой волне было все: терзающий голод и иссушающая жажда, зависть и алчность, возбуждение и усталость, вожделение и душевная боль. И тоска. Тоска по недозволенному и невозможному. Неожиданно рука Хармы до боли сжала его кисть, и он, отвечая на пожатие, напрягся всем телом.

Почувствовав наконец первую струйку Росы, он принялся глотать ее ненасытными, жадными глотками, сотрясаясь от восторга и мучаясь страхом, что очередной глоток может стать последним…

Лэйм

Охотничий замок короля Диабемского

Раннее утро

По всему полю затрубили рога, и зловещая тишина наконец уступила место лязганью мечей, фырканью пегасов и шороху раскрываемых драконьих крыльев.

Ночь длилась так долго, что мрак, холод и страх смерзлись в груди в твердый тяжелый ком, и сердце придушенно трепыхалось где-то в животе, теряя остатки мужества и надежды.

Но вот зазвучали рога, и замерцали по всей равнине лики Демиургов, и полилось, разгораясь, сияние от родовых эльфийских знамен.

Первая атака сил Мрака была отбита.

Ксана помнила, как онемели вдруг говорливые гномы, как застыли словно статуи непоседливые пегасы. Ее собственный дракон Грог тоже замер в неподвижности, и только нервно подрагивали его полуприкрытые веки.

И каждый в объединенном Воинстве Светлых Сил услышал Голос.

Голос шел не сверху и не снизу, не сзади и не спереди. Он поднимался изнутри. Из каких-то мрачных глубин, лежащих в фундаменте любого «я».

Эльф или гном, кентавр или орел — каждый в Светлом Воинстве ощутил вдруг в своем существе некий темный угол, пещеру, укрывающую что-то незнакомое, таящее в себе грозную, неведомую опасность.

Именно из этой пещеры и звучал Голос.

Он обращался к каждому по имени и на его родном языке. Он воспевал хвалу, не сбиваясь, однако, на явную лесть, а лишь повторяя собственные недостаточно скромные мысли того, к кому обращался.

И он звал к себе, суля подлинную свободу.

Свободу делать все, что пожелаешь, и не подчиняться никому, кроме него. Он рисовал призрачные перспективы и уговаривал, и нашептывал, и соблазнял. Голос не умолкал и не менялся. Он, как темная воронка, вбирал в себя тысячи и тысячи сознаний, пытаясь подчинить их себе, лишить воли, разъединить гнусными подозрениями и намеками, которые брал все из тех же глубин каждого отдельного «я».

И только один просчет допустил Черный Властелин. Не учел он, что оцепенение, охватившее всех внезапно и одновременно, объединит воителей Света единым испытанием, единым чувством. Слушая Голос, каждый боец знал, что не один он противостоит дьявольскому искушению. Молчание и неподвижность слили воедино не очень-то ладящих между собой пегасов и кентавров, драконов и орлов. По глазам соседей каждый видел отзвуки внутренней борьбы и понимал лживость обещаний и посулов, сплетен и наветов. И все-таки тиски черной воли были настолько сильны, что факелы, освещавшие равнину, задохнулись и погасли. И исчезли серебристые нимбы с изображений Демиургов, и померкли славные эльфийские стяги.

И тьма упала на Воинство Света, и холод объял сердца. Но вот истекли сроки, и Голос вдруг захлебнулся и замолчал, а каждого бойца коснулся то ли луч, то ли вздох, то ли просто теплая, ласковая ладонь. И загорелись звезды, и поднялись к побледневшим губам серебряные эльфийские рога. Исчезли черные тенета, разогнулись спины, расправились плечи, и пронесся над равниной вздох облегчения.

Но громовым хохотом ответила ночная тьма, и вспыхнувшие жезлы светлых магов осветили двухслойную лавину Черного Воинства, стремительно несущуюся с запада.

Встрепенувшийся Грог метнул запылавший багровым пламенем взор в верхний вал вражеской рати. Там, окутанные плащами мрака, метались черные тени рарругов. В блеске фиолетовых молний липкой холодной слизью вспыхивали их массивные тела.

Драконы заревели пронзительно и страшно. Ксана стиснула коленями шею Грога, стараясь передать ему спокойствие и уверенность в победе, нисходящие на нее с высокого звездного неба.

Снова пропели рога, и крылатая армия взвилась навстречу черной волне, оскалившейся и ощерившейся в свисте, хохоте и плаче вакханалии зла.

Вперед вырвалась цепочка драконов, и эльфийские луки, зазвенев, засыпали врага смертоносным серебряным градом. Ксана не успела выпустить и десятка стрел, как рати сшиблись.

И вонзились в плоть безжалостные когти, и напились крови стальные клинки…

Грог схватил в смертельные объятия огромного рарруга, который, отбиваясь всеми четырьмя лапами, придавленно хрипел перекушенным горлом, тщетно пытаясь разомкнуть мертвую хватку драконьих челюстей. Ксана обхватила руками крутой изгиб длинной шеи и вдруг увидела на спине рарруга небольшое костлявое существо с бочкообразной головой и круглыми выпуклыми глазами. Существо это сжимало в хилых лапках короткий трезубец, все три жала которого уже дымились теплой драконьей кровью. Грог не мог, да и не хотел выпускать шею еще живого врага, и трезубец уже дважды впивался в надбровные дуги, стараясь поразить незащищенные глаза. Ксана мгновенно выхватила из петли метательное копье, и серебристая тень прочертила мрак, взбитый крыльями гигантов. Копье вошло между лягушачьих глаз, трезубец, кувыркаясь, устремился вниз, и вслед за ним рухнул рарруг со сломанными крыльями и разорванным горлом. На спине его болталась прикованная цепью фигурка со скошенными к переносице застывшими жабьими глазами. Грог победно затрубил и бросился на нового врага…

«Ксана, Ксана, проснись». — Голос няни еле прорывался сквозь рев и скрежет, лязг и грохот, стон и плач Великой Битвы. «Нет, — отбивалась Ксана, — бой еще не закончился, я должна быть с ним, я должна беречь его глаза!» Но сон уже отдалился, и из мглы межвременья всплыло лицо Эолы, ласковое, лучащееся неземным светом.

— Ты снова видела сон? — спросила она.

— Да. — Ксана села на постели и потерла рукой лоб. — На этот раз я летала на драконе. И сражалась. Эола, что это была за битва? — Ксана закрыла глаза и попыталась вызвать в сознании картину схватки в густой тьме, озаряемой магическими огнями.

— С каждым днем у тебя получается все лучше, — сказала няня, проводя своей тонкой рукой по темно-каштановым волосам воспитанницы. — Ты только не смогла передать эмоциональный накал битвы, слишком сосредоточилась на зрительном образе. Попробуй еще раз.

Ксана уже год пыталась освоить мысленную речь эльфов и, несмотря на все усилия, продвигалась вперед очень медленно. После нескольких тщетных попыток ей все же удалось создать у Эолы правильный образ пережитого.

— Думаю, это была Великая Битва, или на древнем наречии Кармагеддон. — Взгляд Эолы, устремленный в глубины памяти, был исполнен грусти и гордости. — Я уже рассказывала тебе о ней.

— А кто победил в этой битве? — спросила Ксана, в ушах которой все еще звучало отдаленное эхо схватки.