Растоптанная и раздавленная пища источала зловоние. Сердито блестели в отсветах пламени осколки хрусталя. Дакар почувствовал, что воздушные потоки сделались иными — буйными и шквалистыми, но в то же время невыразимо нежными. Для обезумевших людей каждый глоток становился живительным. По каменным стенам поползли трещины; шпалеры, которыми они были задрапированы, ветшали на глазах. Неживая материя отступала перед обновленным биением жизни, сила коей ежегодно выталкивала из-под снега первые цветы и заставляла прорастать семена.

Как человек, Дакар проклинал Аритона. Как Безумный Пророк, он восторгался первозданной, стихийной силой. Как ученик мага, кое-чему все же научившийся, он распознал причину творившегося вокруг. Под мозаичным полом большого дворцового зала таилось едва ли известное мэру средоточие шестой ветви, и сейчас сквозь развороченную кладку ярко светились паравианские письмена трех кругов, опоясывающих узловую точку. Над ярко сиявшими возрожденными узорами дымились полусгнившие балки. Огонь линий был холодным на ощупь и никому не нанес бы вреда (паравианская магия почти никогда не убивала живое). Но теперь к обычному страху гостей и слуг прибавился ужас перед черной магией. Это еще сильнее их подхлестнуло. Объятые безудержной, слепой паникой, люди с душераздирающими криками бросились вон из дворца. Они пока не знали, что сила помчится вслед и выплеснется на улицы Джелота.

Подобно громадной шаровой молнии, светящийся поток несся по городу, заставляя меркнуть уличные фонари и факелы. Он будил горожан, и те в тревоге вскакивали с постелей. Женщины плакали, а младенцы громко смеялись. Отцы семейств торопливо хватались за оружие. Поток силы разметал поленья праздничных костров. Испуганные танцоры бросились врассыпную, поэтому начавшиеся пожары тушить было некому. Там, где проходила шестая ветвь, жилые строения, лавки и склады раскачивались, словно игрушечные домики. Всякий, кто не успевал выбраться наружу, оставался погребенным под обломками досок и грудами битого кирпича. Любая стена, какой бы прочной она ни была, любая башня — словом, все, построенное по человеческой прихоти, а не по природным законам, — с грохотом рушилось. В Джелоте очень любили праздновать день летнего солнцестояния, и мэр всегда задавал тон. Впервые за шестьсот лет тон задала лиранта менестреля, пробудившего древний паравианский ритуал.

Разрушительная для строений, сила ветви щадила все живое, оказавшееся на ее пути, и люди отделывались лишь синяками, ссадинами и царапинами. Несколько престарелых, а также неизлечимо больных горожан при ее прикосновении умерли с блаженной улыбкой на устах. Еще несколько человек чудесным образом излечились: к слепой девочке вернулось зрение, а женщина, страдавшая безумием, вдруг обрела ясный рассудок. Зато стряпчий, ведающий учетом расходов в городской казне, напрочь лишился рассудка, не сумев объяснить происходящее своей житейской логикой.

Если судьба домов, оказавшихся на пути пробужденной ветви, была однозначно трагической: от них не оставалось ничего, кроме обломков и пыли, — состояние горожан находилось в широчайшем промежутке между безудержной паникой и ошеломляющей радостью. А поток силы — этот могучий аккорд возрожденной паравианской мистерии — помчался дальше, неся обновление другим землям.

В развороченном большом зале полуразрушенного дворца Аритон Фаленский наконец-то оторвал пальцы от струн лиранты. Вместе со звуками из него ушли силы. Аритон обмяк, ссутулился; его лоб покоился на теплом дереве Халиронова инструмента, а изможденные пальцы, еще огненно-горячие от вдохновения, безжизненно обмякли.

Единственным свидетелем его нечеловеческой усталости был Безумный Пророк, до сих пор остающийся прикованным к столбу. Сила шестой ветви превратила столб в зеленеющее дерево, иначе и он бы рассыпался в щепки. С усилием глотая воздух, Дакар под стук собственных зубов произнес:

— Дейлион-судьбоносец не позволит мне соврать! Тебя схватят и сожгут за колдовство. Конечно, если кориатанские ведьмы не опередят здешних палачей и не вопьются в тебя с их ненасытной кровожадностью.

Обвинительные слова заставили наследного принца Ратанского выпрямиться. Манжетой рубахи Аритон стер с блестящих струн лиранты остатки масла, наносимого для облегчения игры. Потом очень медленно встал на ноги. Трудно . сказать, ощущал ли он у себя за спиной сердитые, сверлящие глаза Дакара. Безмерно утомленным голосом, с каким-то пугающим равнодушием Аритон сказал:

— В таком случае не пора ли нам убраться из дворца, а заодно и из города?

Вместо ответа Дакар загремел цепями. Казалось, он готов растерзать Фаленита. Аритон вздрогнул.

— Прошу тебя, не надо.

Слова эти, произнесенные шепотом, могли быть и мольбой, а могли и угрозой. Все зависело от того, какая часть Аритонова наследия возьмет в нем верх. Дакару оставалось только гадать какая. Черные волосы мага и менестреля бунтарски разметались по плечам. Аритон наклонил голову и вдруг издал резкий, свистящий звук, которому его научил старик.

Звук достиг блестящей поверхности кандалов, и их замки, один за другим, щелкнули и открылись.

— А ты не мог этого сделать раньше?

— Не мог. — Лязг падающих кандалов почти заглушал его слова. — Пойми, я не мог по своей воле перестать играть.

Дакар, разминавший саднящие запястья, протянул руку и насильно развернул к себе Аритона. Тот покачнулся. Шатающийся, с висящими, точно плети, руками, Аритон больше всего напоминал сейчас пугало. Зеленые глаза его были потухшими, как бокал из зеленого стекла, отражающий неяркий свет.

Безумный Пророк забористо выругался.

— Раздави меня черной колесницей Даркарона! И пусть он проткнет мне брюхо своим копьем! Ты же всю жизнь постигаешь магию, а толку? Посмотри на себя. Выдохся напрочь. Ты сейчас как рыба на мели. Не удивлюсь, если ты потом вообще свалишься и будешь лежать пластом. — Покосившись на мерцавшие круги средоточия, Дакар спросил: — Ты ведь намеренно разбудил паравианцев, а?

Аритон свел брови.

— Поначалу я хотел лишь рассказать этой своре о Халироне. Все остальное случилось внезапно. Но я ничуть не сожалею о таком конце.

Из скромности Аритон не стал говорить, что менее стойкий человек валялся бы сейчас мертвым, уничтоженный силами, которые он, сам того не подозревая, разбудил и выпустил наружу. Бережно прижимая к плечу лиранту, ученик Халирона старался не забрызгать ее своим потом, обильно струившимся по вискам и капавшим с подбородка.

— Мне сейчас нельзя лежать пластом. Прежде всего нам нужно унести Халирона из дворца. Поскольку ты совершенно трезв, прекрати ненадолго брюзжать и поищи его своим магически зрением. Это ты можешь?

— Если мне придется волочить тебя на себе, не могу, — сердито огрызнулся Дакар.

Безумного Пророка заботила не столько собственная шкура, сколько взбучка, которую ему устроит Асандир, если с Аритоном что-нибудь случится.

— Чтоб ийятам сожрать мою печень! — воскликнул Дакар, хлопая себя по толстым ляжкам. — Ну и посмеется же Асандир!

Заметив, что Аритон едва держится на ногах, Дакар, морщась, ухватил его за руку и подставил свое плечо.

— Идем. Слуги отнесли Халирона в кладовую и там уложили на соломенную подстилку. Думаю, они дали деру вместе со всеми, позабыв про него. Если удача на нашей стороне, старик лежит там до сих пор.

Элаира могла и не открывать глаза: по биению морского прилива в своей крови она уже знала, что за сводчатыми окнами обители кориатанок синий вечер вот-вот перейдет в темно-фиолетовую ночь. Пробуждение было не самым худшим из ощущений. Запах травяного мыла и знакомый терпкий аромат отвара келкалии подсказывали ей, что она находится в палате. Все три последних месяца она, не разгибая спины, приготовляла лекарства. Теперь по печальной иронии судьбы она сама оказалась на больничной постели, и уже ей давали целебные снадобья. Продление жизни, на которое она согласилась, требовало выстраивания совершенно иной связи и с ее личным кристаллом, и со Скирионом — Камнем Правды, а это, в свою очередь, требовало немалого мужества и терпения.