– Все, хана! Сливай воду! – сказал он, выбравшись из тоннеля к лежавшему в полубеспамятстве Бельмондо. – И Черного что-то не слышно совсем. Ослабели мы, наверное. Чувствительность потеряли. Или телепатические способности...

– Пошли, умрем там, около нее... – с трудом приоткрыв веки, прошептал Борис. – Я тут понял, что мы, как однояйцевые близнецы, которые друг без дружки жить не могут. Если помрет один, то и другой помирает.

– Мне тоже так кажется, – пробурчал Баламут и, окинув небо прощальным взглядом, полез в тоннель.

Добравшись до самого его забоя, они стали мысленно разговаривать с Ольгой.

– Как ты там? – спросил ее Баламут.

– Я? Я нормально, холодно только очень, – ответила Ольга. – А вы как?

– Да никак! Рыть уже совсем не можем, нечем.

Вот приползли к тебе умирать.

– Да ладно тебе. Завтра утром Черный прилетит...

– На крыльях любви, что ли? Да он там с Зазой какой-то развлекался. Развлекался, когда этот идиот нас с самолета сбрасывал. Ничего, говорил, девушка.

– С Зазой – это он назло мне, – улыбнулась Ольга. – Из ревности. Мстит мне за моего англичанина. А что Женя прилетит сюда на вертолете, я предчувствую. А вы?

– Я чувствую, что мы, вернее, наши освобожденные от тленных оболочек души встретятся с Черным в воздухе, – подал голос, то есть мысль, Бельмондо.

– Да он всего на пару минут, наверное, опоздает. А вас он спасет... Точно.

– Вас... – усмехнулся Баламут. – Мы тут с Бориком дотумкали, что если хоть один из нас умрет, то умрем мы все. Поэтому у нас и эти необычные свойства проявляются. Проявлялись...

– Я давно об этом знала. Догадывалась. Мы же с вами – единое существо.

– Выходит, спасая друг друга, мы себя спасаем? – вздохнул Баламут. – Не очень романтично, я вам скажу, получается, шкурно как-то.

– Ладно тебе, – прошептала Ольга из последних сил. – Тоже мне романтик нашелся. Давайте... помолчим... Энергию... надо экономить...

Может быть... он все-таки успеет...

– Слушай, Оль... Ты тогда... в башне, хитрила... или... в самом деле решила идти... с Аль-Фатехом? – спросил Баламут, мысленно заглядывая девушке в глаза.

– Не знаю, – слабо улыбнулась Ольга. – Но, признаюсь, я видела себя в мечтах Всемирной Королевой. И вас рядом со мной. Верных и любящих. Но все это уже из другой жизни. Давайте теперь помолчим, помечтаем о ней, не сбывшейся.

И они забылись в предсмертном сне...

Предсмертный сон, однако, был недолгим.

– Алле, гараж! – сквозь забвение услышали они от устья тоннеля веселый голос Черного. – Вы что там разлеглись? Хотите как де Фюнес в "Замороженном" праправнукам своим головы поморочить?

Не услышав ответа, Черный быстро проник в лаз, вытащил одного за другим Бельмондо с Баламутом, тут же вернулся к забою с саперной лопаткой, за несколько минут откопал еще живую Ольгу и бегом перенес ее в боевой вертолет, в котором уже хлебал из горла кристалловскую водку на сто процентов оживший Баламут. Напротив него, между двумя обнаженными юными красавицами в тулупах армейского образца, сидел розовощекий Бельмондо и, вертя головой с промороженными ушами, решал, с которой из них начинать новую жизнь.

Сергей Кивелиди принял Ольгу в свои руки, быстро облачил ее в униформу юных красавиц и, бережно положив на пол, начал приводить в чувство.

В это время в оживающем от ночного сна небе раздалось тарахтение второго вертолета. Не успела машина опуститься на землю, как из нее выпрыгнул и направился к нашей вертушке бравый генерал Иван Калюжный. Справившись о здоровье спасенных и получив положительный ответ, он приказал командиру вертушки немедленно лететь на боевое задание – через Пяндж опять прорывается многочисленная и хорошо вооруженная банда с наркотиками.

Ольга пришла в себя через пятнадцать минут от грохота ракетного залпа...

После расправы с контрабандистами вертолет полетел на Дарваз – памирские предгорья. Там стояла еще по-летнему теплая погода, как нельзя более располагающая к отдыху на пленэре, и бравый генерал Калюжный решил устроить прощальный банкет близ живописного кишлака, приколотого к зазубренным скалам высоченными пирамидальными тополями. Я понял его сразу: если бы он не придумал банкет, то наверняка вывел бы из строя свой вертолет – уж очень не хотелось ему расставаться с розовощекой, брызжущей молодостью Ольгой.

Генералу было всего 38 лет, он прошел Афганистан "от и до" и Чечню до самой безоговорочной капитуляции в Хасавюрте. Он несколько прихрамывал и был глуховат на левое ухо, но парень был хоть куда, и Ольга время от времени с удовольствием на него поглядывала, вызывая тем глухую мою ревность.

Однако, лишь только на нашу стоянку привезли молодого барана, генералу по рации приказали срочно лететь в Душанбе, а оттуда в Москву – он получил очередное повышение в звании и был назначен в "Арбатский военный округ" каким-то важным помощником второго заместителя. Генерал расстроился, но, выпив стакан водки, значительно повеселел и попросил разрешения поцеловать на прощание ручку английской подданной. Поцеловал, затем распорядился насчет ночлега и, пообещав вернуть назавтра в наше расположение вертолет, был таков с одной из юных красавиц в овчинном тулупе.

Проводив покорившего наши сердца генерала (не скрою – я сделал это с большим облегчением), мы лишили барана жизни и затеяли веселый пир с шашлыками и пловом. И, естественно, шампанским, ибо Калюжный оставил нам полящика.

Мы с Ольгой избегали смотреть друг на друга.

Я боялся, что она стала другой, боялся формальных слов, боялся, что, опять покорив меня, она вновь умчится за своей синей птицей за тридевять земель. А она просто ревновала меня за мои легкомысленные поступки в Тбилиси и корила за неумение или нежелание удержать ее.

Пока жарились шашлыки, мы решили обсудить свое ближайшее будущее. Бельмондо по понятным причинам участия в беседе не принимал – доверив мне свой решающий голос, он пошел показывать оставшейся с ним красавице в тулупе живописные клеверные поля, густо зеленевшие в окрестностях кишлака.

В общих чертах рассказав Сергею Кивелиди о сути дела, я предложил кругу раз и навсегда определиться с Аль-Фатехом.

– Надо ехать в Приморье, – сразу сказала Ольга.

– Не хочешь, чтобы кто-нибудь, а не ты, стал владычицей мира? – с иронией усмехнулся Баламут, разливая шампанское по зеленым эмалированным кружкам, дорогим каждому геологическому сердцу.

– Ты догадлив, сэр! – стараясь выглядеть непроницаемой, ответила Ольга. – Нет-нет, мне вина, вон из той бутылочки. Но в данном случае меня как слабую женщину больше всего интересует выполнение данного мною обещания.

– Это ты насчет финиковой пальмы? – встрепенулся я и в результате пролил вино на колени.

– Ты, милый, попал в самую точку. Не хочу, чтобы кто-нибудь думал, что я бросаю слова на ветер.

– Понимаю, – просиял на это Бельмондо. – А что? Идея мне нравится. Спасать мир от бредящего мировым господством сумасшедшего – это пошло. Особенно для нас после спасения вселенной от воплощения доморощенных идей Шурика и Ирины Ивановны. Эдак мы каждую среду мир спасать будем. А поимка Аль-Фатеха с целью подвешивания его на пальму за половые органы – это свежо! Знаете, я согласен лететь в Приморье.

Не разбегаться же по домам?

В это время из кишлака пришел подросток с дутаром и, присев на камень, начал наигрывать заунывную мелодию. Покачав недовольно головой, Кивелиди занял ему руки несколькими пригоршнями карамели. А нам приказал разливать.

Лишь только приказ был исполнен, Сергей раздал каждому по палочке великолепного своей нежностью шашлыка и мы, выпив за удачу, принялись его уничтожать. Мальчишка-музыкант, съев свою палочку, опять начал играть.

– А я ведь был однажды музыкантом на таджикской свадьбе, – улыбнулся раскрасневшийся после ста пятидесяти граммов Кивелиди. – Встретил как-то кореша на улице, и он предложил мне с его ансамблем на свадьбе поиграть. Платили им не за музыку, а поголовно. Ну, приехали мы в пригородный кишлак, разместились посреди пиршества на музыкантской тахте, и тут выяснилось, что я, по причине фатального отсутствия слуха, не умею играть ни на одном, даже народном инструменте. А Вовик, это кореша так звали, не растерялся и – вот голова! – дал мне два булыжника и попросил в такт музыке стучать одним о другой. Я стакан выпил, начал свою музыку и, знаете, очень скоро все звуки вокруг, кроме моих, естественно, смолкли. Вовик с огорчением отобрал у меня камни и стал с тахты прогонять. А на меня кураж наехал, я вырвался и объявил, что по заявкам брачующихся спою таджикскую народную песню на русском языке. И запел: