Все-таки Маша была дочерью своего отца, единственной дочерью. Про ее личный пульт блокировки никто не знал. Бывало, появляясь ночью откуда-то со стороны звездного леса, она неприятно удивляла охрану и пугала живущую здесь прислугу. Никто не понимал, почему датчики не бьют тревогу при пересечении защитного периметра. Поговаривали, что она перелетала через провода по воздуху. Были-де у нее и такие способности. Но спросить никто ни о чем не решался. Дама была с характером. К ее мнению, – правда, очень редко и с вялым выражением лица, – прислушивался и отец: говори, мол, говори, чего уж тут… Прошлым летом она даже научную работу для него написала. Не он попросил, а она, услышав проблемные темы, предложила. Или он попросил? И Маша несколько дней не выходила из комнаты, пила кофе и не спала. Отдала ему, а он вроде и забыл. Или не забыл… Но ничего почти не сказал. Работы у него много. И вся нервная. Кричать не надо, не та степень нервозности. Кричать надо для профилактики и для снятия стресса. Но он же орать не будет. Вот и забыл, наверно, про рукопись. Да и Маша забыла. А что-то же там писала, старалась. Выводила какие-то каракули-закорючки, схемки, чертежики.
Но дело не в этом; дело в том, что под фермой, в глубоком железобетонном укрытии, находился коммуникационный узел космической связи организации, где работал ее отец. Фазированные антенны на крыше их фермы имели систему плавающей фокусировки и сверхточное позиционирование, но в основном держали связь с геостационарным спутником, все время висящим над этим районом в роли ретранслятора. Все это, конечно, по возможности шифровалось, секретилось и, как ни странно, цели своей добивалось. Никто толком ничего не знал. Кругом были участки богатых людей. Хозяева часто менялись. А кто они, эти люди, в этой жизни? А в той?.. Никому не хотелось лишний раз совать нос туда, откуда его можно не извлечь. В пяти километрах расположился взвод особого назначения, но был ли он с кем-то связан здесь, по месту дислокации, – никто не знал, включая его командира. Мужики из взвода были в основном контрактники и, бывало, орали песни с местными бабами до утра, поплевывая на все особые назначения. Высокоточные антенны никого не удивляли: у кого водились деньги, у того были и такие антенны. Да и не только такие, а какие угодно.
Отец Маши был крупный коммерсант – это было ясно всем, судя по дому, дочке, прислуге, охране, а вот по нему самому этого не было видно совсем. Может быть, оттого, что здесь его почти никто не видел. Где делал деньги – его дело. Но небольшое поголовье породистой скотинки в этом участие принимало. По территории фермы бродило десятка два коров и недавно появившийся молодой бык. Организм в стаде, как ни крути, необходимый. Бык был черный. Черный, как смола, только грива серая, ну – и кончик хвоста. Породистый. Аристократус. Так бы могли его назвать. Аристократуса видно даже по взгляду, совсем не теляче-лупатому, а воспитанно и спокойно на вас устремленному. Или на корову.
За скотиной ухаживало два человека, приезжих из города, с образованием. Они и жили на ферме, но в село выходили часто. Что делать-то вообще? Вот и ходили. То в село, то из села. Только с охраной ругались. На самогонку был им запрет очень строгий, в контракте даже оговоренный, но они его, конечно же, со всей душой нарушали. Но меру знали. Ну, а поэтому и проблем не было. Искусство канатохождения: в одной руке строгий наказ, в другой – бутыль с самогоном. А вот и не упали пока ни разу, сколько не ходили. Великое дело мера!
Ферма в лесу располагалась достаточно уединенно. Ближайшее село с дисциплинированными контрактными войсками находилось в пяти километрах. Это если по бетонированной дороге среди леса. В другой стороне, вниз по склону, располагалась бойня, а если точнее – убойный цех первичной переработки. Принадлежала какому-то смешанному акционерному обществу. Работы у бойни было не особо много, но акция по ее закрытию продолжалась уже давно: убойный цех первичной переработки почему-то не нравился соседям. Соседи не нравились директору бойни. Все по своим каналам, как могли, мешали друг другу жить, посылая куда подальше местного священника, который всех убеждал, что это-то и есть жизнь. Может быть, отвечали, но скорее всего – в аду. Там тоже живут.
Ферма Мэрилин была расположена ближе всех к «рассаднику холеры и чумы», но ее отец участия в фермерской войне не принимал. Как никто и не знал, что директор бойни был его подчиненным. Да и сама бойня находилась на балансе бухгалтерии, которая отчитывалась перед папой Маши. Управляющий фермой на тему «зеленого освобождения» только кивал головой, улыбался, но рот так ни разу не открыл.
Все эти детали Маше были, конечно, неизвестны. Она была дочерью своего отца. А отец у нее был один – мать несколько лет назад не очень удачно села за штурвал спортивного самолета. Парашют не взяла. Сильно торопилась, так, что и уровень топлива не проверила. А радиостанция была демонтирована на регламентную проверку. Взлетела – и все. Никаких следов не нашли. Район – одни озера и тайга. Хотела быстро, а вышло наоборот. Отец подключал к поискам наведение со спутников. Но толку не было никакого.
Оставшись для отца представительницей матери на Земле, Маша заимела доступ во все отцовские дела (ну, почти во все) и во все помещения дома с большим количеством этажей ниже нулевого уровня (за некоторыми исключениями). А отец – он же и есть отец, хоть и озабоченно хмуроудаленный. Дела! Дочери двадцать три, а для него она ну разве что не на третьем году, чуть постарше. И ведь знает папа про ее работу в европейской зоне его же организации. Знает и про стажировку во Франции. В женском легионе подготовки снайперов, и сенсорного воздействия на психику человека. А Оксфорд? А двадцать четыре прыжка с парашютом? Из них пять – с высоты сто метров. А сам бы прыгнул?.. Знает про ее поразительные способности в области высокоточного пулеметания – в том числе на звук цели. Знает и ее репутацию в определенных кругах, где котируются не деньги, где упоминать о них никому в голову не придет. Но не верит! Не верит! Неосознанно изворачивается от поступающих информативных флюидов, стремящихся изменить его представление о собственном тыловом оформлении. И уходит с хитростью старой пираньи в тихую гавань старых, незыблемых, своих законов основания. Тот еще зубр. Невгружаемый никем, только сам собою. Если захочет.
Вход в подземный бункер находился в главном коттедже, где и жила Мэрилин. Всего на ферме было три здания. Два коттеджа и просторный, автоматизированный коровник. Коровы были все породистые, высокоудойные. Да и приплод давал хорошую прибыль. Почти все мохнатые пеструхи были разных кровей. Доение их производили системой фирмы «Сименс». За системой следили те же двое городских специалистов в области молочной промышленности. Они же изучили толстую инструкцию «Сименс» и на небольшом сепараторе изготавливали сливки, масло, сметану. А в погребе на стеллажах отлеживал свой срок сыр. Все эти техническо-коммерческие вопросы решались ими под отчет управляющему. В таких делах Мэрилин была просто так, дочка.
Лето – прекрасная пора. Зимой же Маша появлялась на ферме редко. Зиму она не любила. Поездит-поездит на снегоходе, сядет на веранде и долго смотрит в морозный, белесый от снега лес. Или вечером укутается на веранде в шубу и уйдет глазами в ледяную даль зимних созвездий, пылающих в вечернем холоде огнями неведомых костров. Часами! Что там она видела? Ну, а лето… это, конечно, была ее пора. Май месяц для Мэрилин был началом года. Май – апофеоз вечной жизни! Вот так! А каждое лето – это новая, абсолютно новая жизнь, взлетающая, еще низко-низко летящая, в перспективе сама себя вполне осознающая. Но редко-редко, как случайно мелькающий и почти невидимый сознанию стоп-кадр, врезается в эту изменяющуюся всеми цветами счастья и любви реальность ледяная картина неменяемых зимних звезд.
Ну, а еще у нее была собака. Питбультерьер по имени Лорд. Имя, конечно глупое. Но давала его не Маша, а во-вторых, он и правда, был туповат, даже для своей породы. Больше собак на ферме не было. Они влияли на периметр, лезли в провода, создавали помехи видеонаблюдению. Лорд составлял проблему даже в единственном числе, но был собакой матери и поэтому чувствовал собачей своею натурой, что имеет какие-то особенные права.
