— Готовьтесь немедленно к вылету на прикрытие войск. Учтите Курскую магнитную аномалию, действует на компас, — предупредил капитан.

— А как же быть с облетом района? — с тревогой в голосе спросил Худяков. — Хоть бы разок слетать и посмотреть на фронт с воздуха, а то после боя можно заблудиться. Да и драться несподручно, когда не знаешь под собой местности.

Плясун, опытный штабной работник, сочувственно посмотрел на командира:

— Все это так. Но приказ есть приказ… Получше по карте изучите местность, — на ходу бросил Плясун и побежал в другую эскадрилью.

— Все-таки гитлеровцам удалось вбить клинья в нашу оборону, — сожалел Тимонов, убирая карту в планшет.

Командир эскадрильи свел черные лохматые брови и осуждающе взглянул на летчика.

— А что, разве не так? — недоумевал Тимонов.

Николай Васильевич снисходительно улыбнулся. Ему-то хорошо были знакомы немецкие клинья еще по первым дням войны, когда пришлось отступать из-под Львова.

— Эх, Тимоха, Тимоха. Не видел ты еще немецких клиньев. Вот в сорок первом году были клинья так клинья! — Худяков махнул рукой. — А это пустяки! Вмятины.

И Худяков, пожалуй, прав. Противнику за пять суток наступления удалось продвинуться на Курск со стороны Орла всего на 10—12 километров, а от Белгорода — на 35. «Успехи» таранных ударов мощных танковых группировок не походили на прежние; стальные вершины клиньев раскрошились о прочную 170-километровую толщу Курского выступа, оставив в нем, как называл Худяков, только вмятины. А вся глубина нашей обороны эшелонировалась на восток до 300 километров.

Для прикрытия перегруппировки своих сил и обеспечения боевых действий неприятель подбросил свежие авиационные части. Воздушная обстановка оказалась сложной и напряженной. Сразу же, как только мы сели на аэродром Солнцево, нам пришлось вступить в тяжелые бои. Полк за несколько вылетов понес большие потери. Неудачи объяснялись слабым знанием тактики противника и района боевых действий.

Правда, в нашей эскадрилье пока все шло благополучно. Она значительно лучше других была подготовлена к боям. Усиленная тренировка зимой в Колпачках не пропала даром.

Командование, обеспокоенное неудачами полка, срочно прислало в каждую эскадрилью по инструктору-летчику, участнику воздушных боев на Курской дуге. Конечно, это нужно было сделать сразу, как только мы прибыли на фронт.

После дождей утро 14 июля выдалось прохладным. В воздухе пахло пороховой гарью.

В землянке командного пункта, освещенной самодельной коптилкой, мы уточнили на полетных картах линию фронта. На нашем Белгородско-Харьковском направлений она за последние два дня оставалась почти без изменений. Орловский выступ немцев после перехода в наступление Брянского и Западного фронтов стал морщиться. Советские войска, взламывая глубоко эшелонированную оборону противника, начали разгром Орловской группировки.

Из-за расплывчатого горизонта показалось большое красное солнце. Летчики сидели на росистой траве и слушали командира полка. Он представил нам капитана-инструктора.

Предстоял вылет на прикрытие наземных войск.

В авиации инструктор-летчик имеет такой же авторитет, как учитель в школе. Припоминая боевых инструкторов времен Халхин-Гола, я с уважением смотрел на капитана. Конечно, того внутреннего благоговения, какое мы проявляли к инструкторам там, я уже не испытывал. Тогда каждое слово инструктора брал на веру. Сейчас же почтительность сочеталась с критической настороженностью и сразу перешла в сомненье, как только капитан, ретиво размахивая руками, стал давать указания.

— Здесь не нужно смотреть на компас, — бравируя своей опытностью, безапелляционно говорил капитан. — Эта паршивая Курская аномалия все путает. Стрелка от нее крутится как белка в колесе. Главное — наземные ориентиры. Курс по железной дороге никогда не подведет…

— Опасные рассуждения, — шепнул мне командир эскадрильи. — Без компаса заблудишься.

У Худякова нервно ходили желваки на смуглых щеках да от удивления расширились и без того большие глаза. В них улавливалась тревога. Николай Васильевич долго был штурманом полка, и ему непонятны эти разглагольствования о «новых» методах воздушной навигации.

Архип Мелашенко тоже насторожился. Это «стреляный воробей», на мякине его не проведешь. Недаром у него на гимнастерке блестят два боевых ордена.

Остальные летчики слушали капитана с упоением. Сачков даже чуть приоткрыл рот.

— В бою нужно всем держаться кучно, — в заключение сказал инструктор. — Не отрываться друг от друга — и все будет в порядке. Дадим жару фрицам!

«Держаться кучно». Положение, быть может, и приемлемое для И-16, «чаек», которые не имели достаточной скорости и вынуждены порой искать в «кучности» силу и защиту. А для наших новых самолетов? Не устарело ли это? Как «кучность» увязать с вертикальным маневром?

— Ну, все ясно? — спросил капитан голосом, в котором не было и тени начальнической интонации. В нем звучало только искреннее, по-мальчишески задорное желание помочь нам. Такая неподдельная доброжелательность немного сгладила мое недоверие к нему.

Капитан — молодой паренек, окончил недавно школу летчиков и, очевидно, относился к той категории людей, для которых везде на свете море по колено. Из таких в большинстве своем выходят лихие истребители, но, как показывает опыт, многие из них быстро погибают. Для истребителя смелость в бою без трезвого расчета и хладнокровия так же опасна, как игра ребенка с огнем, да еще без надзора взрослого.

После указаний, сделанных инструктором, командир эскадрильи тихо, чтобы никто не слышал, сказал мне:

— Не нравится мне наш ведущий, очень уж зелен и какой-то взбалмошный. Боюсь, как бы не подвел.

Мне хотелось слетать с инструктором, перенять у него что-нибудь из тактики, ведь он здесь воюет с первого дня.

— Молодость не порок, — ответил я. — В случае чего — подскажем по радио. А то, что он «загнул» насчет компаса — простительно. Об этом даже написано в учебнике географии. Мы-то знаем — аномалия влияет на компас только на малых высотах.