«Покончив» с Голландией (где он провел несколько месяцев!), объездив в ней всё и вся, напитавшись знаниями, как губка водой, Петр в январе 1698 года стремительно отправляется в страну еще более примечательную своим просвещением – в Англию. Здесь тот же «убойный» ритм жизни, то же удивление народа к «чудесному», «неотразимому» царю отдаленной, «варварской» России, которую образованные европейцы привыкли считать непременно страной «полудикою»!

В Англии это удивление было еще заметнее: англичане, начиная с короля Вильгельма III и до последнего работника в Адмиралтействе, помогавшего «плотнику Петру» носить бревна и строгать до кровавых мозолей корабельные доски, – все выказывали к знаменитому гостю не только уважение, но даже глубокое, трепетное благоговение. Английский король, часто дружески посещавший русского царя, старался угадать его малейшие желания; купцы, художники, фабриканты, офицеры британского флота восхищались, если хоть чем-то могли быть полезными для него, и многие из них охотно следовали примеру голландцев, немцев и соглашались вступать в службу того, кого Европа почитала непостижимым гением своего века.

Петр, со своей стороны, точно так же восхищался англичанами и всем, что видел в Англии. Часто проводя целые дни в лондонском Адмиралтействе, он говорил своим новым друзьям – адмиралам Кармартэну и Митчеллу: «Без Англии я был бы худой мастер!» А когда эти адмиралы вздумали однажды показать морские маневры, то Петр был так восхищен совершенством британского флота, что от души воскликнул: «Если бы я не был царем в России, то желал бы быть адмиралом в Англии!»

...Возвращаясь в апреле в Голландию, царь был в большой опасности: дикая буря задержала его в море на четыре дня. С ужасом глядя на гремящие стены волн, бросавшие во все стороны царскую яхту, свита Петра уже была на грани отчаянья, но герой, не боявшийся никаких опасностей, сохранил присутствие духа и, ободряя испуганных улыбкой, шутливо бросил: «К черту страх! Что приуныли? Слыханное ли это дело, чтобы царь русский да утонул в немецком море?!»

...Из Голландии Петр намерен был колесить в Италию через Вену. В этом городе ему надобно было переговорить с императором Леопольдом о турках, с которыми русские все еще вели удачную войну, между тем как обескровленные австрийцы желали мира.

Дружеское расположение императора Леопольда к Петру было заметно во все время переговоров их о делах турецких, и, соглашаясь на мир с султаном, он желал того же, что и Петр: чтобы все места, завоеванные русскими, остались в их владении. Заручившись крепкой надеждой на этот мир, Петр со спокойной душой думал о своем скором путешествии в Италию. Уже все распоряжения к отъезду посольства были сделаны, как вдруг – беда! Гонец от князя Ромодановского привез известие о новом ужасном бунте стрельцов! Ромодановский, которого Петр оставил в Москве на своем месте, коего называл князем-кесарем, вице-царем и даже царским величеством, писал донесение свое в столь отчаянном состоянии духа, что государь ясно узрел смертельную опасность, угрожавшую его престолу. Забыв о прославленных красотах древней Италии, он срочно устремился в Отечество.

...Причины нового и последнего бунта стрельцов были все те же: непримиримость к новым порядкам в войсках; предпочтение государя к полкам, образованным по европейскому образцу, и суеверный страх, что царь Петр, возвратясь из чужих краев, начнет коренное преобразование армии, которое они ненавидели всей душой.

Ненависть эта глубоко уходила корнями в почву раскола[17] : большинство было убеждено в мысли, что просвещение опасно и вредит благочестию и что люди, занимающиеся учением, забывают о Боге.

Почти все начальники стрельцов, преданные царевне Софье, старались в своих полках уверить своих «молодцов», что Петр «есть зло от дьявола» и с ним следует немедля покончить. Такими уверениями и впрямь немудрено было внушить стрельцам самые отчаянные намерения. Сознание, что не только царевна Софья (сестра Петра), но даже и супруга государя – царица Евдокия Федоровна, так же, как и стрельцы, ненавидевшая новые обычаи и просвещение, – была всецело на их стороне, еще более подкрепило дерзость бунтовщиков. Они положили сделать Софью правительницею государства до совершеннолетия царевича Алексея (восьмилетнего сына Петра) и выкорчевать все новшества, введенные Петром в правление, войско, а также европейские нравы.

...С такими намерениями стрелецкие полки, расположенные по разным городам, хлынули к Москве, чтобы соединиться там со своими главными вожаками-зачинщиками, но храбрость и присутствие духа генералов Шеина и Гордона спасли столицу и усмирили бунтовщиков накануне возвращения государя.

Гнев и ярость Петра были ужасны! Следствие – пыточные дознания о преступлениях изменников – началось уже при нем; вскрываемые подробности, «зерна бунта» были столь вероломны, коварны и дики, что государь, сорвав все маски благопристойности, христианской милости, показал заговорщикам свой львиный оскал.

Раскаленные на огне щипцы и крючья, испанские сапоги, дыба и колесование[18] – все было пущено в ход!.. Виновные были наказаны с беспощадной суровостью, равно как заслуживали их намерения. В бешенстве на преступников (столь хладнокровно сговорившихся убить его – помазанника Божьего, и предать огню и анафеме[19] все драгоценные плоды его тяжких трудов и беспрестанных пожертвований), Петр жаждал покарать смертью всех до единого из ненавистных стрельцов... Однако достойный наставник и друг его Лефорт образумил и склонил к милосердию опаленное сердце Великого, и казнены были только самые отъявленные... Но и их было сполна, как блох на собаке... Петр лично руководил казнью. В грозном взоре его сверкали молнии, ноздри дрожали, как на пружине дергалась пунцовая щека: кровь стрелецкая текла рекой! «Остальные стрельцы были разосланы по разным городам Руси, записаны в иные полки, и таким образом имя стрельцов – громкое и грозное сначала, бесславное впоследствии, сохранялось еще около двух-трех лет в четырех полках, оставшихся верными государю, но позже, получив иные названья и новое устройство, исчезли навечно в нашем Отечестве.